Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина Страница 31

— Это ты будешь учить меня нормам поведения? И каковы же эти твои нормы поведения взрослого человека? Битье посуды входит в эти нормы? — перебила я его запальчиво.

— Да при чем тут посуда? Это ведь было дома, а не на людях, и вообще, ни к чему быть такой злопамятной. Я хочу поговорить с тобой о другом, но меня раздражает запах табака, я не смогу ни о чем думать, пока ты куришь.

Я послушно загасила сигарету: интересно, что такое важное он собирается мне сообщить, да и выкурила я уже больше половины. Прежде чем заговорить, он заказал еще по чашке кофе и дождался, пока их принесли. Чувствовалось, что ему очень трудно начать.

— Женя, я понимаю, ты сердишься на меня, и признаю, что у тебя есть для этого некоторые причины. Я перегибал иногда палку. Посуда, которую я разбил, ну и еще кое-какие поступки — здесь мне гордиться нечем. Но в сравнении с нашими отношениями это ведь мелочи. Подожди, не перебивай меня, слушай внимательно. Ты должна понять и накрепко запомнить, что ты не случайный человек в моей судьбе, ты очень нужна мне и очень дорога, понимаешь? Очень! И я знаю, я чувствую, что ты относишься ко мне с… ну, скажем, очень серьезно, что бы ты там ни говорила. Мы просто обязаны сохранить в чистоте и целости наши с тобой отношения. И никакие третьи лица, ты ведь понимаешь, о чем я говорю, так вот, никакие третьи лица не способны нам помочь, наоборот, они могут только помешать, разрушить то важное и глубокое, что есть между нами, не надо подпускать их, Женя, гони всех прочь! Только ты и я — вот что имеет смысл, имеет значение, единственное, что действительно важно.

Он замолчал и смотрел на меня с нескрываемой тревогой — ждал, что я ему скажу. Но я не могла ему ничего сказать. Горло мое туго перехватил спазм, сердце билось какими-то неровными толчками, холодная испарина выступила на лбу.

Все вокруг мгновенно озарилось каким-то необыкновенным, неземным светом, я еще успела увидеть вокруг себя десятки, сотни живых, блестящих, как ртуть, капелек-существ, с оживленными, красивыми, смеющимися личиками, но тут свет внезапно померк, раздался чей-то отчаянный вскрик: «Женя!» И я погрузилась в полную тьму.

Как плохо быть мертвой! Только боль, острый запах в ноздри, металлические звуки, крикливые, хриплые голоса, резкий свет и черные, мельтешащие тени.

— Ну все! Кажется, вытащили. Можно радоваться, рано ей еще умирать, пусть еще поживет.

— Слушай, она вроде что-то сказать хочет.

— Да нет. Это просто легкие конвульсии.

Я концентрируюсь и всю себя выливаю в крике:

— Отпустите! Отпустите назад! Не хочу здесь!

Надо мной, опустошенной, обессиленной, мертвой, раздаются какие-то перекатывающиеся звуки, это они так смеются, догадываюсь я.

— Нет, ты слышал, ты слышал, что она шепчет? Мы так старались, столько сил вложили, еле вернули ее с того света, а ей не нравится, назад просится!

С этого момента началось мое выздоровление. Во всяком случае, то вялое, безрадостное, дремотное состояние, в котором я все время пребываю, мой лечащий врач называет выздоровлением и при этом радостно улыбается и даже подмигивает мне. Поэтому я с ним не спорю, не хочется огорчать такого веселого человека. На мой вопрос, что же со мною было, он ответил с готовностью и весьма пространно, но так обтекаемо, с таким обилием медицинских терминов, что из его объяснений я ровным счетом ничего не поняла. Катя ответила мне очень коротко: сердце — и при этом почему-то недовольно покосилась на меня. Еще я узнала, что привезла меня сюда неделю назад «скорая помощь» с улицы. Почему же с улицы? Несколько часов эта мысль не давала мне покоя и весьма занимала меня. Мне смутно помнилось, что я была с Сашей в кафе, почему-то потеряла сознание, все это я смутно, но помнила, но вот как я из этого кафе вышла на улицу, этого не помнила совершенно. И хотя все это, в сущности, было не важно, пустяк, но пустяк этот почему-то мучил меня. Мое тягостное недоумение рассеяла медсестра, пришедшая вечером делать мне очередной укол:

— Да что вы так волнуетесь? С улицы — это значит не из дома, вот и все, вам нельзя волноваться, надо поберечь себя, сердце слабое, да и не девочка уже.

Еще через неделю меня выписали, и Катюша с мужем отвезли меня домой. Они хотели забрать меня к себе, чтобы я не оставалась одна, а была под присмотром. Но я устроила мини-скандальчик в машине, заявив, что у них я опять разболеюсь. Поскольку волноваться мне запретили, Катя была вынуждена подчиниться моему желанию и отвезла домой, хотя все время ворчала. Но я прекрасно знала, что хорошо мне будет только дома, и потому осталась непреклонна. Огорченная и раздраженная, дочь ограничилась тем, что забила мой холодильник продуктами до отказа, предупредила некоторых соседей, что мне может понадобиться помощь, и дала очень длинный инструктаж не слишком обрадованной Светке. Я понимала Светку, мало того что ей в последнее время часто приходится со мной возиться, так еще всякие дилетанты лезут с советами. Поэтому Светку я тоже вскоре отправила домой, клятвенно заверив, что в ближайшее время умирать не планирую, а если мне этого уж очень захочется, то я ее сразу предупрежу. Довольная Светка умчалась на какую-то встречу, в последнее время личная жизнь у нее била ключом, но на всякий пожарный случай оставила мне какие-то таблетки и велела быть осторожной и ничего не делать, а лучше вообще лежать в постели.

— А больше ты ничего не хочешь?! — сказала я ей вслед, но вряд ли она меня услышала.

Все-таки как хорошо дома! Я коснулась кровати, стола, компьютера и сообщила им всем, что я вернулась. Раньше я не была способна говорить вслух сама с собой и уж тем более с вещами, мне казалось, что кто-нибудь услышит и осудит, скажет, что я сумасшедшая, а вот сейчас мне казалось нормальным и вполне естественным общаться с вещами, гладить их. Наверное, пройдет еще какое-то время, и я стану такой, как прежде — закрытой, завернутой в фантики условностей. Но пока я была еще немного свободной, еще немного живой, и, ей-богу, такая я себе нравилась больше.

К вечеру мне уже до смерти надоело листать дорогие и глупые журналы, которые оставила дочь, и я стала думать, чем бы заняться. Ответив на два телефонных звонка Катюхи и один Светкин, поев и попив чаю, я наконец решилась и подошла к компьютеру. Я собиралась просто посмотреть, на чем я остановилась. Посмотрела и… проработала часа три с большим удовольствием, так приятно быть занятой делом! Но хорошего понемножку, спать легла почти в детское время — десять часов. Так, очень благоразумно, делая в работе перерывы, я провела два дня. Но на третий приехали Катя с Любашей, и началось! В два голоса мои любимые родственницы потребовали, чтобы я в обязательном порядке ехала в какой-то тмутараканский санаторий. Я попробовала отказаться вежливо — не понимают. Обеих заклинило на свежем воздухе и природе. Я попыталась объяснить им, что поскольку родилась и всю жизнь прожила в Москве, то свежий воздух мне противопоказан. Нет, такие упрямицы, с места их не сдвинешь!

— Ну хорошо, будь по-вашему. Свежий воздух так свежий воздух, но не санаторий, там я тихо скончаюсь, лучше чья-нибудь дача, пустая разумеется, ничьего присутствия я сейчас не вынесу, хочу быть одна. Зимой почти все дачи пустуют, ищите, договаривайтесь, если вам так уж приспичило выселить меня на лоно природы. Да, и я возьму с собой компьютер.