Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская Страница 31

На выходе из туалета было пусто, как в склепе, даже туалетная дама в белом переднике и с лоточком, на котором лежали различные причиндалы: прокладки, одноразовые расчёски, несколько флаконов дорогих духов — за небольшую плату вы могли опрыскаться ими, — даже этот страж порядка исчез. Нестерпимо пахло сиренью, из мужского туалета доносилось женское пение. Марину охватило чувство беспокойства, она поспешила подняться, но внезапно кто-то дёрнул её, закрыл глаза и попытался поцеловать в губы. Это было похоже на падение, когда земля на огромной скорости несётся навстречу, чтобы ты, рухнув на неё, разодрала колени в кровь, а потом перевернулась на спину и смотрела в небо — вязкое, серое небо, понемногу приходя в себя, надеясь, что никто не заметил, как ты неуклюжа. Марина дёрнулась и с силой наступила на ногу, нападающий издал жалобный стон и отошёл от женщины. Конечно же, это был Михаил — глаза встревоженные, волосы всклокоченные, улыбка набекрень.

— Что с причёской?

— Марина, я потерял твой номер телефона.

— Ничего страшного.

— Запиши мне его, ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА!

— Хороший галстук!

Михаил радостно закивал…

— Давай записную книжку.

Он машинально вытащил блокнот, потом быстро сунул обратно. Марина ухмыльнулась и пошла вверх.

— Марина!

Но Марина уже плыла по залу, а вульгарная особа, изогнув своё тело в немыслимую фигу, боролась с крем-брюле.

Владлен предложил порцию коньяка, от коньяка Марина не отказалась, но в час ночи она всё же лежала в своей постели, обнимаясь с пыльным голубым зайцем. Она смотрела перед собой и отчего-то улыбалась…

Утром следующего дня Марина долго шуршала новенькими купюрами и вдыхала их сырой, словно зелёный, аромат. Обнаружив пять лишних тысяч, она позвонила Владлену, мобильный не отвечал, а в здании банка его нигде не могли найти. Сложив деньги в сумку, Марина отправилась пешком на работу — отказать себе в удовольствии рискнуть всем, что имеешь, было выше её сил. Идя по затопленным светом улицам, она то и дело запускала руку в раздувшуюся сумку и, нащупывая прохладные пачки денег, приходила в детский восторг. Поместив деньги в сейф, она несколько раз подёргала ручку несгораемого шкафа и, убедившись в её абсолютной неподатливости, предалась мечтаниям о том, что наконец-то сможет помогать матери так, чтобы благословенный шёпот денег заглушил злобное ворчание.

Проводив Марину до дверей цеха, Света решила пройтись. В арке она столкнулась с Наташей и Вадиком, перед расставанием на целый день они жадно целовались, словно переливаясь друг в друга. Почему у неё нет никого, в кого бы она могла впиться и выпить до дна, до краёв наполнившись его чувством? Хромоножка глубоко вздохнула и постаралась не думать о плохом, за последние дни она так много переживала, что у неё постоянно болела голова. И Света, подставив своё просторное лицо солнцу, попыталась сообразить, куда ей деваться.

Впервые она в Москве, а города толком не видела, в кино не сходила, в Пушкинском музее не была, хотя в Волгограде так любила разглядывать дешёвые репродукции импрессионистов и могла смотреть один и тот же фильм десятки раз.

После смерти матери Свете жилось хорошо, очень хорошо, нет, покойно. Она любила свою кошку Беатриче, жила медленно и одиноко. Однажды, разбирая мамин комод, она наткнулась на фотографию хорошенькой молодой женщины, фото было завёрнуто в письмо. Светлана долго разглядывала листки, исписанные корявым, косноязычным почерком, потом не удержалась и начала читать.

В письме говорилось, что кто-то хорошо устроился, открыл пошивочный цех, любит другую женщину и просит не поминать его лихом. В некоторых местах на бумаге чернила расползлись, наверное, от слёз, там же лежали деньги — двести рублей старыми купюрами, а рядом в комоде — свёрток с замшевым светлым пальто, потерявшим от времени форму. Света вгляделась в лицо женщины на фото, вспомнила…

Стоял апрельский день, он был в хорошем настроении и увлекал в себя всё живое. Десятилетняя Света сидела на крылечке и, водя веткой по песку, вдыхала вкусный, полный ароматов воздух. Её окликнули, она подняла голову и увидела перед собой красивую пару из кинофильма. Они стояли, прижавшись друг к другу, а за ними светило солнце, слизывая их контуры. Мужчина протянул в щель забора голубого зайца и поманил им. Света, встав на ноги, проворно побежала. И вдруг вихрем налетела мама, схватила дочь и потащила к дому. Она кричала, и изо рта у неё пахло чесноком и больным желудком. Света вздрагивала от её крика: «Будьте вы прокляты! И дети ваши прокляты! И ты, распутная, проклята!», а потом начала плакать и тянуться к голубому зайцу.

Вечером мама гладила бельё, напуганная Света хватала за её юбку. Девочке было жалко маму, которая постоянно всхлипывала и своей опухшей рукой тёрла нос, лоб, щёки. Света боялась отойти от неё, маленькое сердце быстро стучало, а мать сердилась и отпихивала дочь. Неловко повернувшись, Света запуталась в шнуре утюга, дёрнулась. Мама не смогла удержать утюг, и он упал девочке на ногу. Светлана заплакала, но не от боли, а от досады на себя, что она такая нескладёха и ещё больше расстроила маму.

В школе мальчишки дразнились, в областном экономическом институте она никому не нравилась, и Света много читала, ела мучное, а мама умерла от цирроза печени.

Света закрыла комод, отдала соседке кошку Беатриче, купила билет в Москву. В письме был указан адрес, по нему, конечно, уже никто не жил, но ей подсказали, где находится ателье.

А сегодня солнце светило истерично, сыпля лучами со злостью и неряшливо. Лица от этого света делались похожими на красные зловещие рожи, кустарно вымазанные одним цветом. Девушка, пытаясь укрыться, спрятала лицо в воротник пальто…

В «Музее кино» она зачем-то купила два билета. Сеанс уже начался, и в зале раздавался неуклюжий смех чуть подвыпившей молодёжи, откуда-то тянуло запахом прелых ног. Света уставилась в экран, улыбающееся лицо Бельмондо начало раздражать, было больно от того, что оно улыбается не индивидуально ей, а всем сидящим в зале и ещё миллионам таких же никудышных любителей старых фильмов. Светин сосед, хрюкнув, запустил лапу за пазуху подруги, нащупав маленькие прыщики грудей, начал энергично массировать их, а та стонать и сюсюкать. Светлана вскочила и выбежала на улицу.

Около входа в метро стояла старуха с сиреневым шарфом, вокруг никого не было видно, только мятежный ветер нёс обрывки газет, кожуру мандаринов и одиночество, которое заполняло весь город, влезало в дома, разъединяя влюблённых, проникало в души людей, наполняя их карманы деньгами, а глаза поиском наслаждений. Старуха продавала большое дерево в жёлтой кадке, она смотрела ласково, пальто было бедное, и один сапог отличался от другого. Света спросила, сколько стоит растение, протянула деньги и, бережно обхватив кадку, скрылась в метро. Старуха смотрела ей вслед, кивала и желала счастья.

Ночью Света открыла глаза, ей казалось сквозь сон, что её кто-то душит. Сев в постели, она поняла, что это кошачий запах, который она так и не смогла выветрить. Света снимала трёхкомнатную квартиру, где две комнаты были заперты на ключ, там лежал хозяйский хлам и кошачья вонь. Запах прибывал полосами и с яростью накидывался на неё, рвал ноздри и лез внутрь, так что хотелось выблевать его наружу. Девушка отвернулась к стене, потом опять поднялась — теперь на неё кто-то смотрел, смотрел нежно и с тоской. Купленное дерево торчало из кадки и в продырявленной луной темноте было похоже на человека, стоящего с широко раскинутыми руками. Света долго смотрела, а потом подошла к дереву и обняла, ветки гладили её по голове и вытирали слёзы, ей стало хорошо, но, сделав над собой усилие, она припомнила каждую минуту своего и маминого унижения и ещё раз посмотрела на дерево. Среди листвы виднелась белая верёвка — неопрятная, длинная. Она протянула руку, но резко отдёрнула, забралась под одеяло. Начала считать баранов. На пятисотом уснула.