Просто любовь - Таммара Веббер Страница 31

Уютно пристроив голову у Лукаса на плече, я почувствовала, как он скользнул обеими руками к моим бедрам. Мы прижались друг к другу, не переставая целоваться, и перед глазами у меня все расплылось — с такой настойчивой нежностью дотрагивался до меня его теплый язык. Наши ноги скрестились, как ножницы. Издав неясный стон, Лукас одной рукой сжал мне бедро, а другую запустил под свитер, согревая пальцами мой позвоночник.

Я нащупала пуговицы его фланелевой рубашки и тихонько начала их расстегивать, чувствуя контраст между мягкостью фланели и волокнистой фактурой утепленной нательной футболки. Стянув рубашку, я просунула руку под футболку и дотронулась до твердого живота. У Лукаса перехватило дух. Я посмотрела на него, чуть отстранившись и опершись на локоть:

— Покажи мне свои татуировки.

— Хочешь посмотреть?

Его глаза блеснули и поймали мой взгляд. Я кивнула, и тогда он сел, вынув руку из-под моего свитера. Заметив, что рубашка валяется рядом на полу, Лукас вопросительно-насмешливо повел бровью. Мое лицо потеплело, а он усмехнулся и отшвырнул рубашку в сторону.

Заведя руки за шею, Лукас ухватился за ворот и стянул белую футболку через голову — так делают все мальчишки, ведь им нечего бояться, что размажется тушь или румяна оставят на ткани следы. Футболка, вывернутая наизнанку, шлепнулась поверх рубашки, а Лукас снова лег на пол, позволяя мне себя осмотреть.

У него была красивая, гладкая кожа, на торсе вырисовывались мускулы. Справа четыре строчки каких-то письмен, а слева — причудливый восьмиугольник (их я мельком видела неделю назад у себя в комнате). На сердце вытатуирована роза с бордовыми лепестками и слегка изогнутым темно-зеленым стеблем. Узоры на руках тонкие и черные, как кованое железо.

Я провела пальцем по каждому рисунку, но строчки, бегущие по левому боку, прочесть не смогла, потому что Лукас не повернулся. Наверное, это были стихи. О любви. И я почувствовала ревность к той девушке, к которой Лукас, видимо, испытывал столь сильное чувство, что не побоялся навсегда оставить эти слова на своем теле. Роза, как мне показалось, тоже предназначалась той девушке, но высказать свое предположение вслух я постеснялась.

Когда мои пальцы спустились ниже пупка, туда, где начинались волосы, Лукас сел:

— По-моему, теперь твоя очередь!

— У меня нет татуировок, — смутилась я.

— Так я и думал! — Он встал и подал мне руку. — Ну что, идем смотреть рисунок?

Он вел меня в спальню. Я хотела сказать что-нибудь неожиданное, например: «Как мне называть тебя в постели? Лукас или Лэндон?» — но не решилась. Я взялась за его протянутую ладонь, он легко поднял меня на ноги и, не отпуская моей руки, направился за перегородку. Я за ним.

Тусклый свет из открытой части квартиры освещал мебель спаленки и рисунки (штук двадцать-тридцать), прикрепленные над кроватью. Лукас зажег лампу, и я увидела, что вся стена пробковая. Интересно, он сам приделал эту панель или, когда въезжал, она уже здесь была — как будто специально задуманная для него?

Две другие стенки были покрашены в кофейный цвет. Темная мебель: двуспальная кровать-платформа, солидный стол, массивный комод — казалась не совсем типичной для жилища студента.

Я протиснулась в узкое пространство между кроватью и стеной с рисунками и принялась искать себя. Мой взгляд задерживался на знакомых городских пейзажах, незнакомых лицах детей и стариков. Было здесь и несколько портретов спящего Фрэнсиса.

— Они замечательные! — сказала я.

Как раз в тот момент, когда я нашла на стене свое изображение, Лукас встал рядом. Он выбрал тот набросок, где я лежу на спине с открытыми глазами, и повесил его снизу, у правого края стены. Такое местоположение могло бы означать, что художник невысоко ценит свое творение, но портрет висел прямо напротив подушки, а я прекрасно помнила слова Лукаса: «Кто не захочет, просыпаясь, видеть вот это перед собой!»

Продолжая разглядывать рисунок, я села на кровать. Лукас тоже сел. Вдруг я вспомнила, что он до пояса раздет и что несколько минут назад он сказал мне: «Теперь твоя очередь». Я обернулась: он внимательно смотрел на меня.

Я была уверена, что в подобный момент в мои мысли и ощущения обязательно вклинятся воспоминания о Кеннеди — о наших поцелуях, о годах, которые мы провели вместе, — и это все испортит. Но, как ни странно, сейчас я не чувствовала, что мне его не хватает. Даже при желании я не смогла бы выдавить из себя ни капельки грусти. Почему — трудно было понять. Может, я привыкла к боли потери (тогда дело плохо), а может, эти несколько недель я просто горевала слишком много и слишком сильно, так что теперь все уже позади. Он позади.