Противоречие по сути - Мария Голованивская Страница 30

– Можно все.

– Скажи еще раз.

– Можно все.

– Еще.

Ты не ждешь моего ответа. Ты обрушиваешься на меня шквалом поцелуев, уже более жадных и жестких, более агрессивных и нетерпеливых, я отдаюсь тебе с упоением, запуская руку в черные тяжелые локоны и повторяя как заклинание, утопая лицом в твоих волосах: "Можно, запомни это, пожалуйста, можно все".

Мы, конечно же, переигрывали. Делали вид, что едва знакомы. Я с неестественным рвением общалась с Маринкой, смеялась в ответ на ее абсолютно вымороченные шутки, расспрашивала подробности абсолютно пресных историй. За завтраком. Во время совместных занятий в гимнастическом зале, за обедом, за ужином.

– Я считаю, – говорила она со все нарастающим накатом благородной фальши, – что правительство ничего не делает для народа, не сохраняет его духовность. В каком виде у нас Пушкинский музей и Ленинская библиотека?! А наша интеллигенция? Они же труженики, я бы даже сказала – старатели духа!

Я пыталась поддерживать в глазах мерцание интереса, поддакивала, подбавляла аргументы, заводила темы, заранее зная, что они ей интересны. Про новый крем от морщин, новую косметическую линию, ассортимент антикварных магазинов.

Ты тоже явно пережимал, без умолку разговаривал с разомлевшим Жан-Полем, явно стараясь ему угодить беседой. Он был в эйфории от этой твоей перемены, по-отечески похлопывал тебя по плечу, демонстрировал тебе на куске веревки различные морские узлы, явно теряя из виду, что ты уже перестал интересоваться этими чудесами как минимум лет пятнадцать назад.

Со стороны, я думаю, это выглядело однозначно глупо.

Будто два журналиста – один высокий темноволосый юноша в своих неизменных смешных очках и одна дама лет сорока с легкой растерянностью и эйфорией на лице – остервенело интервьюируют вальяжную пару отдыхающих, засыпая их вопросами и упоенно – для поддержания беседы – кивая головами в ответ.

Мы делали все, чтобы не заговарить друг с другом и не встретиться случайно глазами. Знали, что не сумели найти правильную интонацию, чувствовали, что вот так оказавшись на самом пике непонятых чувств, плохо разыгрывали эту банальную пьесу – любовники, прикидывающиеся кем угодно, только не самими собой.

Мы вырывали мгновения, крохи стремительно летящего времени, чтобы сказать друг другу несколько слов. Иногда я шла с тобой поплавать – Жан-Поль купался только в бассейне, а Маринка только до двенадцати дня – когда солнце максимально полезно и дает сквозь воду идеально ровный загар. Мы входили в воду – ты сначала, я следом, потом ты нырял, я аккуратно окуналась и плыла к большому камню, метрах в пятидесяти от берега, у которого, я знала точно, ты вынырнешь. Мы говорили очень коротко, делаясь сообщниками в одну секунду. Как в тот первый раз, когда раздался звонок Маринки, хватившейся тебя и решившей на всякий пожарный набрать мой номер.

Я уже одевалась и курила, ты продолжал лежать на кровати под одной простыней, открыто любовался каждым моим движением и говорил об абстрактном, но красивом, что-то цитировал (кажется: "Вот оно, счастье, быть беспечным, как птицы и спокойным, как морские лилии". – "Какие морские лилии? – недоумевала я. – Хотя бы правильно цитируй. Надо говорить "как речные кувшинки". – "Значит, как речные кувшинки", – согласился ты) и тут прогремел звонок и в трубке раздался Маринкин голосок:

– Ларочка, а ты не знаешь, где шляется наш обалдуй?

– Знаю, знаю, – сказала я с огромной легкостью, никакого пожара, смятения, головокружения, легко и очень просто, – знаю, Мариночек, вот сидит напротив меня и канючит про Наську, расскажи, мол, что у этих девчонок в голове.

– И что у них в голове?

– Я ему говорю, что в основном такие вот дурацкие пижоны, не слушающиеся мамочек, как он.

Ты смотрел на меня абсолютно счастливыми, обожающими глазами. Смотрел из постели, на которой любил меня, смотрел, как я вру твоей матери, и пьянел от наслаждения.

– Гони его, если он тебе надоел, – щебетала Мариночка, – пускай идет спать, читать или, на худой конец, в бар. Давай, гони его!

– Сейчас погоню, – весело сказала я, почувствовав необычайный прилив куража, море оказалось по колено, планка по пояс, кайф и драйв, от которых, как оказывается, столько удовольствия.

– А хочешь, я покажу тебе, как любят большие девочки?

Мы не смотрели на часы и не думали о том, что будет через несколько часов. Мы занимались любовью и говорили про все подряд. Я то давала жару, показывая тебе с упоением весь набор самых нежных откровенных и изысканных ласк, то лежала почти неподвижно, раскинув руки на подушки, и просто принимала твою страсть, твою нежность, твое тело целиком в себя до последней капли.

– Ты попал Марк, ты сам не знаешь, как ты попал. Мне очень, слышишь, очень хорошо заниматься с тобой любовью.

Ты выныриваешь около камня, почему-то всегда гладишь меня прохладной ладонью по животу и скороговоркой выпаливаешь:

– Я зайду после обеда, ты будешь у себя?

Как дети в кино, ты смотришь на мои губы, я смотрю на твои, пропитанные мятой твоего любимого "даблминт", как сверкают твои белые, удивительно красивые сильные зубы.

Потом мы немного плаваем вместе, продолжая договариваться либо о вечерней прогулке, либо о совместном походе в бар, негласно исключая все варианты, которые могли бы заинтересовать Маринку и Жан-Поля. Нам и вправду перепадают крохи. Сорок-пятьдесят минут в моем номере после обеда.

Короткий переход из одного корпуса в другой вечером на дискотеку или в бар. Пару часов в баре с постоянными перерывами на постороннее общение, – и твое и мое, чтобы никто не подумал, что мы пара.

Сорок-пятьдесят минут совсем уж поздним вечером, если выгорит. Если Маринка не потащит тебя на вечернюю прогулку или нас обоих на поздний ужин в город.

– Светская программа тоже форма отдыха, – повторяет Маринка. – Физиологический отдых недостаточен для полной релаксации.

В городе мы иногда разговариваем с тобой, но о посторонних вещах. Я показно обсуждаю с тобой якобы твои темы – какую-нибудь экономическую теорию-или твоего любимого Цицерона-Наполеона-Смитта. Мы почти ругаемся, неизменно улыбаясь друг другу глазами, заговорщицки, понимая, что между нами вырастает своя легенда, свои секреты, свои опознавательные знаки.

Через много лет, устало засыпая в кресле перед телевизором, я буду, уже отплывая в вечно дурные сновидения, короткие, тревожные, мутные, какие-то суетливо пустые, думать о том, что и вправду в моей жизни уже было все – и большая дружба, и предательство и пылкие страсти, и под мерный голос отдрессированного диктора я буду в тысячный раз приходить к выводу, что ты был самой красивой каплей в море моих любовных историй, той самой лазурной каплей, без которой моя жизнь скорее всего походила бы на дешевый сборник бездарных анекдотов о бездарной жизни бездарных людей.

Мы сидим на берегу, ветер треплет твои волосы, и ты хлюпаешь носом, как мальчишка. Завтра мы уезжаем, и сегодня с утра сразу после завтрака обменялись письмами.