Разрыв не по шаблону - Тамара Шатохина Страница 30

— Да нет, нормально, — хмыкнул тот, — я все понял. А вот как Алексей — не знаю.

— Понял и я тоже — не хуже вас, — обиделся мальчик, — мамка по губам била за матюги.

— Ну, это крайняя мера. Мы постараемся без этого. И без мата. А то у Ленки уши завянут, я уж не говорю о Львовне, — хмыкнул мужчина, — обещаешь попробовать?

— Ладно…обещаю, — ради того, чтобы не завяли Ленкины уши, Лешка готов был на многое.

А потом было то — дурное… совсем дурное. От Ленки его несло… сносило от всего в ней, вело… от ее вида, запаха, от чувств, которые поднимались в нем из немыслимой глубины — немыслимые. После свадьбы в нем сразу же проснулся ярый собственник с психологией дикаря — мое! В пещеру! И там — любить ее до своей и ее полусмерти, до усталой дрожи в конечностях, до невидящих глаз! Потому что в них была только Ленка. Тогда он под пытками не смог бы рассказать, даже что ел или пил в этот день. Все мысли — с ней и о ней.

— Ну, может, что-нибудь и получится из этого эксперимента, — ворчал Спиваков, наблюдая начало их семейной жизни. Ленка тоже цвела, всеми способами соблазняя и так потекшего мозгами молодого мужа: улыбки, позы, томные взгляды, жесты… Алексей не спускался с седьмого неба сутками.

— А почему это ты фамилию мужа не захотела брать? — сурово допытывал дочку отец.

— Турчак? Ты серьезно, папа? — хохотала та, а Лешка глупо и расслабленно улыбался рядом.

— Дети твои будут Турчаки, а ты что — Спивакова?

— Какие дети — о чем ты? Нормальные люди сейчас раньше тридцати о детях даже не думают, — отрезала тогда дочь. И Алексей с ней согласился — о детях и ему тогда не мечталось. В ход шли самые надежные таблетки и даже презервативы.

А потом Лена нашла для себя новое увлечение, которое вскоре стало ее профессией — составление парфюмерных композиций для новых ароматов. Началось все с того, что оказалось — есть возможность заказать «свои духи», индивидуальные и неповторимые. Тогда и выяснилось, что у нее уникальный нюх. А еще — исключительная способность улавливать тончайшие оттенки запахов, раскладывать ароматы на составляющие и компоновать, создавая шедевральные вариации. Это ощущалось настоящим искусством, да им и было, наверное. Алексей радовался, что она нашла свое настоящее призвание.

— Лёш-ша, — тесно прижимаясь, с придыханием рассказывала ему жена: — Ты представляешь — Клеопатра сама составляла духи для себя и эти экзотические и изысканные ароматы стали частью магического шарма царицы!

— Не думаю, что это имело такое уж… большое значение, — бормотал он, жадно заглядывая в сияющие вдохновением Ленкины глаза.

— Что ты?! А знаешь, что духи, которые готовят из одних и тех же цветов, но собранных в разное время, имеют разные запахи? А синтетические определенной марки всегда пахнут одинаково?

Теперь Алексей копал в интернете и об ароматах. И знал уже о Клеопатре… и еще много чего. А еще он получал нужное образование и работал… работал, и рад был радоваться (каламбур) уже тому, что выкроил время, чтобы подольше побыть с женой.

— Хватай её и в роддом скорее, — озабоченно хмурился отец, — оно, конечно, хорошо — всё это… Ты из куклы человека, можно сказать, сделал и за это поклон тебе — мужик! Но ты для неё живешь, Лёша, а когда уже она для тебя станет? Заземлить её нужно, напомнить, что не Клеопатра она… Детей вам пора, а то я могу и не дождаться. А?

Мысль эта поселилась и в голове Алексея, она показалась очень своевременной, потому что Лена отдалялась от него. Ему все чаще казалось, что эта её одержимость работой есть что-то болезненное и даже ненормальное. Повторялась та же история, только не с детской модой, а с духами.

Лена стала не только популярна — популярность это просто дань моде. Она становилась известна и это уже была дань её заслугам. Популярности и денег ей было мало, успех она понимала иначе — известность и слава. И внешность способствовала… А Лёшка постепенно и неумолимо терялся… терялся на фоне всего этого. Или не он, а его теряли, переставая нуждаться и это становилось всё заметнее. Тогда он, как и Ленкин отец, заговорил о детях, на что получил ответ, который слегка огорошил его:

— Ты нормальный? Действительно хочешь растянутое пузо и грудь, сраные пелёнки вместо духов, дикие вопли и бессонные ночи? Мне двадцать восемь, дорогой, и я не для того выходила замуж.

— А для чего? — осторожно уточнил он.

— Не важно, — пошла на попятную молодая жена.

— Лена, а для чего тогда? Я думал — по той же причине, что и я, то есть по любви.

— Это само собой, но детей пока не будет. Потом, ладно? — ластилась она.

А он, ошарашенно вникая в явный и скрытый смысл её слов, первый раз не почувствовал в себе отклика. И впервые ощущал какое-то неудобство и неловкость, принимая её ласки. Улавливал фальшь, как она — едва слышный аромат. Такой… тщательно скрываемый, тончайший нюанс неискренности и неестественности. Да просто! Он будто со стороны увидел, как искусно им манипулируют, используя все подручные средства — красоту, ум, талант к игре и его любовь тоже — как средство.

Нет, он не разочаровался сразу же и не перестал любить в тот же миг. Просто открылись глаза и стали видеть всё, как оно есть. И семейная жизнь потекла «на автомате». Позавтракав, расходились по работам. Где-то там обедали. К ночи возвращались в чисто убранную домработницей квартиру и ужинали тем, что она приготовила. Душ, спальня… В общем и целом, неплохо жили — и вечером было о чем поговорить, и в спальне не только спали. Больше ничего не выясняли и не предъявляли, словно поговорив тогда, поставили точку. На чём и насколько жирную — ещё предстояло выяснить.

А потом Лена вдруг засуетилась… всполошилась Галина Львовна. Сразу забеспокоились и мужчины — отец и муж, и потребовали ответа — в чём дело? Почему — слезы и нервы? Зачем вдруг большие деньги и необходимость поездки за границу? Так стало известно о климаксе.

Алексей, конечно, расстроился, но в основном — за Лену. Ничего трагичного в случившемся он не видел — знал нормальные и вполне счастливые семьи совсем без детей или взявших малышей из детского дома и благополучно вырастивших их. Кроме того, ещё возможно было гормональное лечение. И не сказать, чтобы сам он так уж стремился стать папой.

Потух не он, а несостоявшийся дед, но как оказалось, совсем по другому поводу.

— Теперь готовься, сынок — начнется самое страшное. Надо знать баб…

— Да что начнется? Я поговорю с Леной, успокою…

— Ну, поговори… поговори. Только я проходил уже и знаю… И сбежал от этого в работу и Ленка у нас уже была. А ты же бегать не станешь? Вот на тебя оно и рухнет.

Рухнуло — началось…

Когда человек здоров, он может быть недоволен какими-то посторонними вещами, но направленность своего недовольства оценивает более-менее адекватно. А когда болен… уже зависит от человека.

— Держись, Лёшка, — подбадривал его тесть, — или беги куда глаза глядят, потому что никуда оно не делось — притушил ты немного отношением своим, любовью, — неловко хмыкал он, — а сейчас всё из неё и полезло — то, что Львовна вложила. Но на шесть лет её хватило, а это много, Лёша. И за это поклон тебе. Может и наладится ещё… сейчас медицина шагнула далеко вперед и деньги у нас есть. Только, сынок… не бросай меня в старости. Ну… это если придется, конечно, — неловко отворачивался тесть.