Дон Иван - Алан Черчесов Страница 30

– Нас спасли три автобуса.

– Нас они чуть не убили. Дядя выскочил в центр дороги и замахал им руками. Еле выскользнул из-под колес.

– Ни один даже хода не сбавил. Зато распугали собак.

– Автобусы мчались в аэропорт, а внутри там сидели паломники, чтобы утром отправиться в Мекку. Двухэтажные монстры, под завязку набитые кликой святош.

– Очень милые люди. С ними мы повстречались в Сабихе.

– Интересно, как можно верить в спасение души, если тебе наплевать на спасение двух?

– Брось. Они нас спасли.

– Им было плевать, но они нас спасли. Получается, если плевать, спасать даже проще. А когда не плевать, можно ведь не спасти. Правда, Герман?

– Неправда. У нашей ехидной больной подскочила температура. Пора впрыснуть ей эту волшебную смесь. Ну-ка, вы оба, брысь в коридор. Позовите сюда медсестру!

В больнице у Герки все схвачено: его однокашник – замглавврача, так что должный уход обеспечен. Тем не менее я выклянчил пропуск. Обычно я провожу здесь весь день, а иногда застреваю и на ночь. Чтоб не заснуть, налегаю на кофе или жую апельсины. Я покупаю их тоннами, потом теми же тоннами жру. Увидев на них кудреватую надпись “Maroc”, жена мне внезапно пеняет:

– Почему мы не едем в Марокко? Кроме Европы, Центральной Европы и полу-Европы мы, по сути, нигде не бывали.

– А Египет?

– Египет не в счет: это баня Европы.

– А Турция?

– Это предбанник Европы.

– Предбанник Европы – Россия.

– Россия – это ее раздевалка.

Мы клянемся поехать в Марокко, как только супруга окрепнет. Если она будет жить, я привезу ей Марокко в палату: подобно шаману-дичку, я украдкой вовсю ворожу, чтобы пустить смерть по ложному адресу. Жизнь моя – это роман без смертей. Я убиваю любовь под обложкой, спасая тем самым свою. Я играю со смертью в бумажные куклы. Фигурки я мастерю на досуге – во сне, по дороге домой и в больницу, на колене с блокнотом в руках, за столом…

Я сочиняю для Дона Ивана беду, от которой надеюсь укрыться. Когда сочиняю, я влезаю в его опаленную шкуру и, бывает, взвиваюсь от боли. Но игра стоит свеч: играя со смертью в бумажные куклы, я покамест ее побеждаю. Утро за утром Светлана жива, значит, смерть ее обитает в Марокко.

Я, Дон Иван, отправляюсь туда каждый день. Мой роман прирастает несчастьем, ограждая меня от него. Я пишу его кровью чернил – моей истинной кровью. Вру так нагло, взахлеб, что, пожалуй, я прежде и не был так честен.

Ох, как же славно я вру!

Я даю взятку смерти, чтобы та застревала в Марокко. Подкупаю ее своими слезами и соблазняю историей. Самой трагичной из всех, на какие способен мой разум – многоопытный, каверзный лжец.

Чем трагичнее лжется история, тем светлее и чище сияние слез. Пока смерть заперта на замок мной в Марокко, это плачет не боль. То слезится восторг…

«В аэропорту Марракеша меня встречал полицейский в поту и усах. В толстеньких пальцах с ресничками он держал файловую папку, куда был засунут листок с намалеванным красным фломастером именем. Признать в нем свое я сумел лишь благодаря чувству юмора.

Когда я приблизился и кивнул, араб указал двойным подбородком в табличку и уточнил:

– Сеньор Ихаб Ретхолько?

– Скорее да, чем нет, – бросил я и двинулся к выходу, но тут у дверей заприметил ларек. – Минутку! Мне нужно разжиться лекарством.

Купив литр виски и дюжину баночек содовой, я заспешил к своему покровителю и едва не споткнулся о неодобрительный взгляд. Чтобы сразу расставить все точки над i, предложил:

– Давайте-ка сговоримся: коли я напьюсь, как свинья, разрешаю себя заколоть. Насколько я понял, путь предстоит нам неблизкий?

– Четыреста двадцать семь километров.

– На четыреста двадцать шестом я клянусь протрезветь. Не соблаговолите ли повторить, как вас зовут, офицер?

Он небрежно коснулся ладонью фуражки:

– Лейтенант Махмуд-аль-Фаси. Начальник полиции Эль-Кенитра-Тарфаи.

Я схватил толстяка за влажную лапу и энергично потряс:

– Очень рад. Где машина?

Полицейский коротко свистнул. Послышался визг тормозов.

В общем и целом машина оказалась джипом. Сам джип оказался туберкулезником. На поворотах автомобиль норовил встать на дыбы, кашлял натужно и издавал утробное ржание. Вдобавок мотор страдал насморком и постоянно чихал, расшвыривая из-под колес песок, наметенный ветром с обочин. Ехать и пить в таком транспортном средстве было непросто.

Водитель свирепо крутил баранку и метался игрушечным плясуном. Расположившись на заднем сиденье, с прыжком я запаздывал лишь на долю секунды. Ее не всегда хватало на то, чтобы заткнуть пальцем горлышко. В результате запах бензина и плохо помытых мужчин боролся в салоне со спасительным духом пролитых слез “Джека Дэниэла”.

Будь я в ином настроении, пейзаж за окном вдохновил бы меня на восторг. А так – я просто смотрел на красную пыльную землю и то, как постепенно сменяет ее каменистый выжженный грунт. Был он какого-то очень знакомого цвета. Я решил, что окраски он точно такой же, как истертая в прах гимнастерка, в которой чем дальше мы отползали по кочкам на юг, тем чаще репейником в нас застревали колючки кустов.

Продолжалось так часа два. Потом примелькавшийся глазу ландшафт вдруг вспыхнул зеленым салютом и разбрызгал повсюду леса и луга. Не успел я сморгнуть эти брызги, как на очередном вираже салют выстыл искрящейся пенкой у подножия снежных вершин. Когда я увидел гирлянды из коз, пасущихся прямо на кронах деревьев, ощущение сюрреализма картинки усугубилось. На мгновение мне показалось, будто такая же вот фантастичная ложь учинила себе на потеху смерть Анны. Стало быть, вне этой лжи Анна надежно жива…

Махмуд заурчал и прикрикнул. Водитель резко дал вправо, затормозил, выскочил из машины и, воркуя по-голубиному, стал красться к дереву. Как ни старался, а козла он спугнул: перемахнув на соседнюю крону, рогач как ни в чем не бывало продолжил пастись. Шофер всплеснул виновато руками. Потом подтянул к себе ветку, сорвал с нее пригоршню желтых плодов и поднес мне в окно.

– Оливы?

Толстяк покосился из-за плеча:

– Арган. Добывают лечебное масло из зерен. Умастит, когда надо, любую красотку.

Он приказал водителю трогать. Про себя я отметил, что испанский Махмуда существенно возмужал.

Через час с небольшим мы вонзились в пески. При виде пустыни джип осатанел. Чтобы его обуздать, бедняга Саид (так звали шофера) устроил опять внеурочный привал и споил бензобаку три полных канистры. На подъемах мотор уже не гундосил, не ржал, не чихал, а похабно бранился. Перед спуском движок клокотал и бурчал, а покатившись с горы, пускал по барханам кнутом торжествующий пук, каким старики награждают себя по утрам за победу над спугнутой смертью.