Павлинья гордость - Виктория Холт Страница 3

Братец Ксавьер казался мне весьма замкнутым и романтичным, его я видела мало. Он следил за земельными наделами, которые удалось сохранить после продажи Оуклэнд Холла. Это была всего одна ферма и несколько акров пастбищ. Когда же мы встречались, он вел себя по отношению ко мне с отстраненной вежливостью, словно я имею право существовать в замке, хотя не известно, как попала сюда. В силу хорошего воспитания Ксавьер никогда не спрашивал о причине моего присутствия в доме. Ходили слухи, что он влюблен в леди Клару Доннигхэм, живущую в двадцати милях от Дауэра и привыкшую к роскоши. Бедняк не смел вступить с ней в брак из-за неспособности поддерживать привычный для леди праздный и беззаботный образ жизни. Клара считалась очень богатой, а мы, по словам мамы, оказались на грани краха.

Так молодые люди и не соединили свои судьбы, хотя миссис Кобб, дружившая с кухаркой из имения Доннигхэмов, передавала, что леди ни за что не отказала бы Ксавьеру, решись тот посвататься. Но брат был слишком горд, а Клара, согласно условностям, не могла сама предложить руку и сердце, поэтому влюбленные продолжали жить порознь.

Именно это обстоятельство делало Ксавьера таким романтичным в моих глазах. Он казался мне преданным рыцарем, затаившим в сердце тайную страсть к прекрасной даме, о которой, уступая традициям, нельзя говорить вслух. Безусловно, брат мне ничего не расскажет, он умеет хранить тайны.

Можно заставить Мириам проговориться, но откровенности от нее не добьешься. Между ней и аббатом Джаспером Греем существовала молчаливая договоренность пожениться, но только тогда, когда он станет викарием. Учитывая его нерасторопность и застенчивость, этого придется ожидать долгие годы.

Мэдди объяснила мне, что в Оуклэнд Холле для мисс Мириам устраивались бы специальные балы с массой приглашенных, и судьба не свела бы ее со священником. Ни в коем случае. Ей бы достался какой-нибудь эсквайр или даже лорд. Но они канули в Лету вместе со «старыми добрыми временами».

Поднажать на миссис Кобб не удалось. Хотя она вечно вспоминала о собственной прекрасной жизни в Холле, но делала вид, что позабыла о счастливых деньках моей семьи.

Одна надежда на Мэдди. Ведь няня жила в Оуклэнде. Кроме того, любила посудачить. Когда я клялась держать язык за зубами, Мэдди изредка снабжала меня нужной, но весьма ограниченной информацией.

К тому времени няне исполнилось тридцать пять, а на работу в имение она поступила лет в одиннадцать.

– Там было так красиво. А какие чудесные детские в Холле, – вспоминала Мэдди.

– Ксавьер, наверное, рос красивым мальчиком, правда? – поинтересовалась я.

– Да, кроме того, он никогда не шалил.

– А кто был непоседой, Мириам?

– Нет, не она.

– Тогда кто же?

– Что за допрос вы мне учинили, мисс Джессика? Кто да что! – няня рассердилась и поджала губы, явно собираясь наказать меня за ненужные расспросы. Только позднее я поняла, почему она постоянно выходила из себя.

Однажды я заговорила с Мириам на запретную тему:

– Представляешь, тебе повезло родиться в Оуклэнд Холле, а мне пришлось появиться на свет в Дауэре.

После недолгих колебаний сестра ответила:

– Вот и нет… Это произошло за границей.

– Как здорово! Где?

Мириам злилась на себя из-за того, что мне удалось выудить нечто тайное.

– Когда ты родилась, мама путешествовала по Италии.

Мои глаза расширились от изумления. Я думала о Венеции и гондолах, Пизе и падающей башне, о Флоренции, где встретились Данте с Беатриче и по-сумасшедшему влюбились друг в друга. Об этом мне рассказывала Мириам.

– Где именно? – не унималась я.

– Кажется, в Риме.

Меня всю распирало от радости.

– В городе Юлия Цезаря, – заметила я и процитировала: – «Друзья, римляне, сограждане! Слушайте меня!» Но почему?

Мириам совсем рассердилась.

– Ты появилась на свет, когда они путешествовали там.

– Значит, и папа ездил с ней? – воскликнула я. – И это было недорого? А как же наше бедственное положение и все тому подобное?

Сестра недовольно скривилась и сухо констатировала:

– Тебе достаточно знать, что они оказались в Риме.

– Похоже, они и не подозревали о том, что я должна родиться. Иначе бы ни за что туда не поехали, правда?..

– Подобное иногда случается. Пора кончать с пустой болтовней. – Моя сестричка Мириам умела в нужный момент проявить строгость.

Иногда мне становилось жалко аббата, если тот все же женится на ней, и особенно их будущих печальных детишек.

Теперь есть над чем поразмыслить. Оказывается, со мной происходили странные вещи! Видимо, в Риме они и назвали меня Опал. Я тут же раздобыла информацию об одноименных камнях. Комментарий в толковом словаре несколько разочаровал. Не особенно лестно, когда тебя называют в честь «минерала, в основном состоящего из окисей кремния». Звучит весьма не романтично. Но потом я обнаружила, что опалы бывают разных оттенков: красного, зеленого и голубого… Они повторяют практически все цвета спектра и меняются, как радуга. Это чуть приятнее. И все же мне было трудно представить маму, поддавшуюся очарованию итальянского неба и давшую мне странное имя Опал, чтобы потом добавить более практичное и прозаичное – Джессика.

Вскоре гости покинули Оуклэнд, а после них уехал и хозяин. Остались лишь слуги, жизнь в замке текла незаметно, если не считать посетителей, приходивших к горничным, но они меня не интересовали.

В Дауэре все шло по заведенному кругу: отец раскладывал пасьянсы, в одиночестве ходил на прогулки и умел не замечать вечно жалующуюся семью; мама командовала в доме, занималась благотворительностью и делами прихожан, не уставая подчеркивать, что теперь мы одни из них, ибо стали бедняками. Явное преувеличение. Мы еще могли подать, а не просить милостыню, мы еще оставались аристократами.

Ксавьер продолжал мечтать о недостижимой леди Кларе, постепенно теряя мою симпатию. Будь я на месте этой дамы или брата, я непременно сломала бы все барьеры, которые возводят деньги. То же относилось к Мириам и ее аббату. Возможно, сестру ждет судьба бедняги Джармэна, и ей придется наплодить кучу ребятишек. У священников обычно огромные семьи: чем беднее они, тем плодовитей.

Проходили годы, а тайна оставалась тайной. Однако мое любопытство не уменьшалось. Я все больше убеждалась в существовании причины, по которой семья считает меня чужой.

В Дауэре молились каждое утро. Причем все члены семьи и прислуга были обязаны появляться к заутрене, даже для отца не делалось исключения. Молебен проходил в гостиной, так как, по словам мамы, мы теперь не имели своей часовни. Она не уставала напоминать об этом, бросая осуждающие взгляды на папу и, наверное, с тоской вспоминая Оуклэнд Холл, где в качестве хозяйки огромного поместья общалась с Господом много лет подряд. Теперь же штат слуг стал невелик: Джармэн, миссис Кобб и Мэдди.