Дело марсианцев - Олег Никитин Страница 3

– Чудесно! – кивнул тот. – Шумящи желто-красны листьи!.. Или красно-желты? Да, это изображение. – Он принялся рыться в завалах на столе и вдруг извлек на свет весьма потрепанный номер столичного журнала «Праздное время», и принялся его перелистывать. – Вот, у генерал-прокурора взял ознакомиться. Надо же ведать, с чем дело иметь будем, коли губернатор «добро» на ваш журнал даст. Истинно, истинно не хуже санктпетербургских пиитов стихотворствуете, сударь. Российский Лафонтен! Где же я видал? А, вот! «Шумящи красно-желты листьи расстлались всюду по тропам…» Неужто ваши тут стихи? А! Так вот же подпись указана.

– Да? – почернел лицом Тихон.

– Тут буквы только, «Г. Д.». Ведь это ваше стихотворение, сударь?

– Нет, – честно признался поэт.

– Ну, слава Богу, а то уж я грешным делом решил, будто вы по два раза продавать свои творения удумали, слова только передвинув.

Тихон не хотел признаваться Матвею Степановичу, что напечатал в «Праздном времени» всего одно эротическое стихотворение о воображаемой девице по примеру той, о какой грезил испанский дон Кихот. Водить шашни в кадетском корпусе было никак невозможно. Откровенно говоря, вдохновила Тихона Марфа, как его первая девушка, но не признаваться же всякому, будто его благородная дама сердца – дворовая крестьянка. Такое даже близким друзьям сообщать не след, хотя они и сами не ангелы. Однако ж посмеются и будут правы.

– Что вы говорите, сударь? – ужаснулся молодой помещик.

После чего в досаде вскочил и придвинул к себе пресловутый столичный журнал с чужими стишатами. Да, так и есть! Проклятые красно-желтые листья шумели-таки на его страницах. Но каков подлец! Тихон искренне негодовал – разумеется, не на безвестного стихоплета, а на самого себя.

– Ну что за напасть такая, Господи, – схватился он за голову. – Стоит лишь мельком прочитать чужие вирши, как западают в память намертво. Не хочу ничего помнить, а не выходит! Думаю, метафоры отыскиваю, слова единственно правильные, и что же? Сказано, спето!

И он чуть не плача постучал себе по макушке кулаком, словно желая всякую память из нее вышибить.

– Охотно верю, сударь, – поддакнул Толбукин. – Однако каков анекдот для салона, признайтесь.

– Я же не нарочно, – побледнел Тихон.

– И в это верю, милый мой вития. Mais quelle anecdote! ^[1] Жалко, право, если я не смогу поделиться им с приятелями.

– Помнится, вы просили меня сочинить поэтические дифирамбы в честь князя Санковича… Я готов. Было бы недостойно меня как подданного Ее Величества пропустить первые в нашей гиштории выборы городского головы и не поддержать отличного человека звонкою рифмою. Благо поводов к тому предостаточно – и милостыни он раздает, и на обучение детей тратится! Вот и храмы украшает с церковными причтами, да и саму церковь новую отстроил.

– Меня уже можете не склонять, Тихон Иванович, я с выбором определился, – хмыкнул Толбукин и подумал с минуту. – Как бы чего снова не отчебучили, сударь. Слишком уж память у вас хороша! Нет, давайте в прозе на этот раз напишем, и есть для того у меня дельный сотрудник, хоть и не поэт… А вот принесите-ка мне, сударь, забавный рассказ для увеселения публики, о марсианцах. Говорят, видели их над окраиной с южной стороны, над дорогою в ваше поместье. Вот об том и напишите как будто судебное расследование, со свидетелями и так далее. Справитесь?

– И вы туда же, – пробормотал Тихон. – Эка всякая глупость быстро по земле бежит, словно пожар в лесу.

– Пусть это будет научная и увеселительная повесть о путешественниках с другой планеты. Как они пробирались через междупланетное пространство на своем воздухолете, и что им может понадобиться в наших весях, – хохотнул Матвей Степанович. – Надо ли их бояться и как оборонить дома от невиданного оружия? Пушки на пару, бьющие на пять верст фузеи, крылатые снаряды… Или послов наших пора в Марсианию снаряжать? Ну да сами сообразите. И что об том Невтон говорил, ежели он вообще такой темы касался – авторитет аглицкий!

Довольный собой и своею военной хитростью, отставной полковник накрутил на палец буклю и откинулся в кресле. Тихон понял, что деваться некуда, и собрался уйти. Вид его был достаточно жалок, однако добрый начальник типографии не рассмеялся – напротив, глянул одобрительно.

– А там и о журнале подумайте, и что для сего благородного дела еще сотворить можете, помимо стихоплетства, – добавил он и поднял палец. – Какой, так сказать, достойный поступок.

– Непременно поразмыслю, Матвей Степанович. Прощайте.

– Да не кручиньтесь вы так, Тихон Иванович! Не в стихах счастие. И должен кстати вам сказать, что иные вирши у вас куда забавнее выходят…

Молодой поэт словно уткнулся носом в стену. Повернувшись от дверей, он холодно уставился на Толбукина и натянул на лицо маску недоумения.

– О чем это вы толкуете, сударь?

– Неужто не ваши? – всплеснул руками начальник. – Врет молва, значит?

– Как есть врет!

– Ну да Бог с ними, с окольными плевами. Ступайте, сударь, и будьте у меня денька через два-три с вашей заметкою о марсианцах. Вот ее непременно в газете пропечатаю. Сегодня же вторник? Вот в пятницу и захаживайте.

«Невтон! Что же напасть с какой-то ерундой! – думал Тихон, понуро минуя секретаря и спускаясь по узкой, затертой лестнице к оставленным у подъезда дрожкам. – Но я-то каков! Положительно, неудачи подстерегают меня на тернистом пути стихотворства». Он уже готов был угодить в оказию с дрожками и ударить покрепче собственную голову, чтобы напрочь лишить ее поэтической памяти.

Нежеланная слава похабного рифмоплета также неприятно угнетала его. Надобно вовсе прекращать такое разнузданное сочинительство, пока слух не стал всеобщим и не повлек серьезные неприятности с духовными властями.

Несолоно хлебавши поехал он обратно, даже в харчевню не завернул, как поначалу намеревался.

– По всей земле пииты днесь плодятся, но редко истинны пииты где родятся; не всех на Геликон судьба возводит нас… – бормотал он себе под нос.

Развилка была в двух верстах от заставы. Ежели верить Толбукину, где-то здесь крестьяне видали воздухолет марсианцев. Интересно, откуда они могли узнать, что это не бес шалит, а междупланетные гости пожаловали? Наверняка кто-то из государевых служащих, послушав их бредни, свою теорию изобрел.

Вокруг простирались безлесные холмы со скошенной травою. Крупные деревья тут давно порубили на дрова и для того, чтобы освободить земли под пастбища и покосы, поэтому спрятаться воздухолету было негде. Приложив ладонь ко лбу, чтобы уберечь глаза от яркого солнца и заодно походить на этакого богатыря на распутье, молодой поэт прямо с облучка обвел родные Рифейские земли пристальным взором. Вплоть до близкого горизонта, куда ни глянь, было пусто. Ни человека, ни коровы, одни только галки да воробьи мельтешат.