Узор счастья - Людмила Синицына Страница 3

Тонкие быстрые звуки рояля прозвучали, как весенняя капель. Она вздрогнула и окинула взглядом пустой, как ей казалось, то ли зал, то ли аудиторию. Из-за откинутой крышки рояля поднялся молодой рыжеволосый парень. Подтянув струну едва заметным движением ключа, он снова нажал на клавиши, посмотрел на Светлану, застывшую в дверях, и, вопросительно улыбнувшись, вскинул брови, как будто ждал ответа.

— Соль, фа, ля, — спела Светлана, поддавшись этому дружелюбному взгляду приглашавшего ее к игре настройщика.

Парень кивнул и жестом показал на рояль:

— Играешь?

— Чуть-чуть, — кивнула Светлана, — только для себя.

Но подошла и села на стул. Были пьесы, которые вдруг всплывали в памяти и подчиняли себе, но, как правило, в последнее время она больше импровизировала. Вот и сейчас. Первые аккорды были моцартовские — она почти машинально сыграла заученные в музыкальной школе ноты. Но инструмент звучал так богато, так радостно отзывался на каждое движение пальцев, что она невольно начала импровизировать. Рыжеволосый парень, застегивавший сумку, остановился и внимательно посмотрел на ее руки.

— С такими пальцами надо было поступать в консерваторию, а не сюда, — заметил он, когда затихла последняя нота.

«А в консерватории, как и здесь, все места тоже заранее распределены», — подумала Света про себя, но промолчала. Как давно она не играла. И как соскучилась по инструменту. По чистому звуку. Это было какое-то волшебство.

— Можно еще немного? — Светлана умоляюще посмотрела на настройщика.

Тот кивнул:

— Я не спешу.

И Светлана, прикрыв глаза, заиграла. Попробовала одну тему, другую. Звук был чистый, прозрачный и одновременно глубокий. Душа ее встрепенулась, тугой комок в горле начал рассасываться, и она отключилась от всего, что тревожило и беспокоило, с чем она не в силах была справиться.

Как долго она играла, Светлана не заметила. Она опустила руки на колени, только почувствовав, что ей вновь стало легко и хорошо — точно так же, как в тот день, когда она в первый раз пришла на экзамен, когда все еще было впереди и она не знала всех этих закулисных интриг.

— С такими пальцами надо поступать в консерваторию, — повторил настройщик изменившимся голосом.

Светлана открыла глаза... и увидела перед собой высокого, красивого мужчину с темно-синими глазами в джинсах и легком пиджаке, под которым ощущалось хорошо тренированное тело. Со странным выражением лица он смотрел на нее.

— А там, наверное, тоже все места уже заранее распределены, — ответила она, усмехнувшись тому, что два человека повторили один за другим одну и ту же фразу.

— Что значит «тоже»? — спросил мужчина, в упор глядя на нее.

— Спросите об этом приемную комиссию, — пожала она плечами и повернулась посмотреть, куда делся рыжеволосый парень.

Она была недовольна своим ответом. И тем тоном, которым произнесла его. Но «воробей» уже вылетел, и ловить его она не собиралась.

Настройщик, перекинув сумку через плечо, еще раз посмотрел на рояль:

— Инструмент сдан, инструмент прошел испытание, — отрапортовал он насмешливо и, обращаясь к мужчине, проговорил: — Я должен закрыть зал.

Они спустились вместе на второй этаж. Хвост из тех, кто должен был пройти собеседование, заметно укоротился.

— Туда? — спросил ее настройщик.

Светлана кивнула.

— Ну, ни пуха, — махнул он.

— К черту, — ответила Светлана и встала в числе последних.

— Сюда, к нам, — позвали ее Алла и Катя, стоявшие уже у дверей. — Мы заняли и для тебя.

Тут из аудитории вышел покрасневший парень и вытер лоб платком.

— Следующий, — раздалось изнутри, и Светлана почувствовала, как девушки толкают ее вперед...

— Литовская? — повторила женщина, сидевшая за столом слева.

— Литовская? — переспросила другая, с гладко зачесанными волосами, что сидела рядом, и заглянула в свой список.

Светлана почувствовала, как сердце ее оборвалось и покатилось куда-то вниз.

— Мы с вами поговорим вон за тем столиком, — чрезвычайно любезным тоном проговорила женщина с гладко зачесанными волосами и повела Светлану, держа за руку.

Ни ее тон, ни голос не внушали надежды на что-то хорошее. Света на негнущихся ногах прошла следом за ней и села, пытаясь изо всех удержать слезы, готовые хлынуть из глаз. Из-за охватившего ее волнения она понимала не все, что говорит женщина, а только выхватывала обрывки фраз:

— ...хорошие оценки, конечно, ...и, судя по всему, общежитие...

Нет, она не могла позволить себе разрыдаться прямо здесь. Надо встать и гордо уйти, не дожидаясь, когда эта женщина договорит до конца. Но ноги не слушались ее. Надо собраться. Подумать о чем-то постороннем. Не имеющем отношения к той несправедливости, что происходит здесь. О том, что она все равно будет рисовать. Устроится работать уборщицей, сторожем, кем угодно. Будет смотреть, что делают студенты... и рисовать по ночам.

— ...группа, которую набирает Максим Матвеевич Муратов, будет находиться в более привилегированном положении, чем остальные, — продолжала женщина.

«Какое мне дело до какой-то избранной группы? Почему она говорит об этом?» — вяло думала Светлана. И злость, которая пришла на смену одолевшей было слабости, означала, что силы возвращаются к ней. Самое время подняться и уйти.

— Это, можно сказать, индивидуальные занятия. Возрождение старых традиций. Когда лучшие художники передавали мастерство своим ученикам. Надеюсь, у вас нет никаких возражений? Почему вы хмуритесь? — недоуменно спросила женщина. — Большинство из тех, кто поступает в Центр искусств, многое отдали бы за то, чтобы оказаться на вашем месте и попасть в эту группу. Кстати, для всех студентов Муратова выделяются места в общежитии. Для вас, наверное, это немаловажный вопрос?

Слабое движение головы женщина приняла за кивок и продолжила прежним доверительным тоном:

— Кстати, это Максим Матвеевич хотел, чтобы все, кто вошел в его группу, не дожидались, когда вывесят общие списки. Вы приняты. Первые занятия пока будут в этом здании. Потом, возможно, появится отдельное помещение. Желаю успеха. Вам повезло. — Она кивнула и двинулась к столу, на прежнее место.

Кто такой Максим Матвеевич, Светлана не могла не знать. Молодой преуспевающий художник. Первая его выставка состоялась в Париже, когда ему было двадцать лет. С тех пор — все последние десять лет — Максим неизменно оставался на гребне славы и моды. То он устраивал хепенинг на улице: шествие и действо, в котором участвовали музыканты и акробаты, то выставку картин, превращавшуюся в демонстрацию немыслимых нарядов, которые за такие же немыслимые цены приобретали самые богатые дамы, то за свой счет снимал кинофильм о художнике из Франции, который был его учителем, и фильм получал приз. Одним словом, все, за что он брался, привлекало внимание газетчиков, журналистов и телевидения.