Осенняя женщина - Анна Климова Страница 3

При мысли о фотографиях на душе у старухи стало тепло. Ничто в отвратительно стареющем организме не вызывало такого волнения, такого трепета, как желание снова завладеть драгоценными отпечатками ее прошлого. Ей казалось, что в этих черно-белых снимках заключена вся ее сила, вся воля, весь оптимизм, все упорство и окончательная, чистая радость. Долгими бессонными ночами, когда менялась погода и ее старые кости устраивали громкую армейскую перекличку, она думала о фотографиях. Она почти не помнила деталей сотен снимков. Зойка спрятала их все до единого три года назад, после первого инсульта Анжелики Федоровны. Даже из рамок, висевших на стенах, посрывала, проклятая корова. И потому желание снова увидеть свои фотографии заставляло ее каждый раз унижаться перед домработницей. Да, ее ждало открытие. Она увидит эти снимки так, словно раньше никогда их не видела. Ваши собственные лица и лица друзей, выпавшие из времени, из ежегодного ритуала просмотра семейных альбомов, вызвали бы прилив радостного удивления. Посмотрите только, какая у меня прическа! Боже, а эта жуткая кофточка! Как сейчас помню, она была ослепительно оранжевая, и я ее с трудом достала в ГУМе. А это кто? Валечка? Мама дорогая, я не видела ее сто лет!

Старуха, дрожа от усталости и нетерпения, прислонилась к книжному шкафу, такому же старому, как сама. До конечного пункта оставалось совсем немного. Старуха вдруг подумала о том, что проклятая Зойка скоро может вернуться и застать ее в коридоре. И тогда снова ожидание и унизительная необходимость каждый день требовать вернуть свои фотографии. Мерзкая, мерзкая бабища! Прилипла, как пиявка. Говорит гадости. Грубит без конца. Кормит отвратительно. Гулять не дает. Господи (если ты есть), дай только найти свои фотографии! Найти и вспомнить, какой она, Анжелика Федоровна, была…

— Я знаю, какая была я и какая была ты, корова, — погрозила старуха пальцем в сторону входной двери. — Неотесанная деревенская баба. Что бы ты делала, если бы не мы с Мишей? Работала бы дворничихой, спилась и подохла в нищете и грязи. Погоди, погоди, я тобой займусь.

Анжелика Федоровна оттолкнулась от шкафа, как океанский лайнер от причала, и поплыла дальше.

Комната Зойки сразу за столовой. Там раньше была комната сына. Вот еще одно преступление тупой коровы — она куда-то выселила сына. Ее, Анжелики Федоровны, родного сына, позднего и самого любимого ребенка. Скорее всего, она просто не пускает его в квартиру. С нее станется. Безумная баба! Надо будет на обратном пути открыть дверь. А еще лучше сделать это ночью, пока корова спит. Сын придет, дернет за ручку, а дверь-то и не заперта! Только бы хватило сил после сегодняшнего похода за фотографиями.

Вот и дверь комнаты.

Старуха решительно толкнула ее от себя. Ожидая увидеть там, по меньшей мере, притон, она с неудовольствием обнаружила в полусумерках дождливого дня, что почти ничего в комнате сына не изменилось. Тахта в углу, платяной шкаф, письменный стол у окна, книжные полки с Купером, Лондоном, Сервантесом и Полным — собранием сочинений Пушкина. На то, что здесь обитала корова, указывали лишь горшки с вездесущей геранью да огромный лифчик, перекинутый через дверцу шкафа и напоминавший две сшитые вместе детские панамки.

— Бесстыжая дрянь! — заключила старуха, с отвращением сорвав лифчик и бросив его в угол, туда, где стояла ваза с камышами. — Куда ты их спрятала, а? Куда? Думаешь, не найду? Еще как найду. Я у себя дома. А ты несчастная приживалка.

Она принялась с азартом обследовать территорию. Выдвигала ящики, усердно рылась в старых журналах и газетах, не обращая внимания на то, что они огромными желтыми хлопьями летят на потертый ковер; перебирала непослушными костлявыми пальцами какие-то толстые тетради и папки с рукописями. С началом поисков, казалось, силы ее удесятерились. Она отнесла это на счет близости вожделенных фотографий. Они давали ей силу. А как только снимки окажутся в ее руках, корове не поздоровится.

— Будь уверена, я укажу тебе на дверь. Давно пора. Я была к тебе слишком добра. Даже чересчур добра. Одежда для твоих детей, деньги, продукты… Что, забыла, как клянчила у меня все это в свое время? Так ты теперь платишь за мою доброту: издеваешься надо мной в моем же собственном доме. От гнусных тварей ничего другого ждать не приходится. Им даешь палец, они кусают всю руку. Их жалеешь, а они тебе же хамят в лицо. Я тебе покажу «обделалась». Я тебе покажу «фифа». Я тебе покажу «чего надо»! Десять минут на сборы. Манатки в руки — и вон из квартиры. Присосалась… Ни днем ни ночью покоя нет. Видит же, что не люблю. Такой скандал каждый раз. Нет, сидит, паскуда такая, и ни с места. Куда спрятала фотографии, мерзавка, а? — гневно вопрошала старуха, словно сама Зойка стояла перед ней, виновато опустив голову. — Где фотографии, корова? Куда девала, я спрашиваю? Ты, видно, забыла свое место? Забыла? Так я напомню.

Фотографий нигде не было. Но они здесь, где-то рядом. Анжелика Федоровна это чувствовала.

— Ты что, старая? У тебя совсем крыша поехала?

В пылу поисков Анжелика Федоровна и не услышала, как Зойка вернулась. На ней был мокрый платок и старенький плащ, в котором она выбегала в гастроном внизу.

Длинная острая игла страха пронзила старуху. Страха и неожиданного стыда. Но запал решимости был еще велик.

— Я хочу получить свои фотографии. Изволь мне их вернуть. Слышишь? Немедленно.

На какое-то мгновение можно было подумать, что беспомощная старуха превратилась в прежнюю хозяйку дома. Спина распрямилась, голова надменно вздернулась, в глазах читалась непреклонность.

Зойка вошла в комнату, стягивая мокрый платок.

— Что ж ты, дура старая, никак не уймешься? — с суровой усталостью сказала она. — Что ж ты мне кровушку пьешь, а? Сказано же: лежи тихонько в кроватке своей и сопи в две дырки. Что ты тут мне устраиваешь?

С каждым произнесенным словом старуха все больше горбилась. Глаза ее тускнели. Руки беспомощно пытались натянуть на зябкое тело ночную сорочку.

— Что ты мне тут воюешь, а? Не отвоевалась, да? Не отвоевалась?

Зоина фигура с каждым мгновением тяжелела, наливалась отчаянной, истерической мощью. Скрученная на ходу газета хлопнула Анжелику Федоровну по плечу. Та пискнула и зажмурилась.

— Просила же человеческим языком — не ползай по квартире! Просила человеческим языком! — все повышала голос Зоя. — Ноги бы тебе твои переломать! Грохнулась бы башкой своей посреди коридора! А мне тебя каждый раз таскать? И убирать за тобой по всей квартире?

— Перестань! — взвизгнула надтреснутым фальцетом Анжелика Федоровна, не замечая своих слез. — Прекрати немедленно! Как ты можешь со мной так? Я хочу свои фотографии! И все. Отдай их мне!

Зоя молча подхватила ее под мышки и ловко поволокла обратно в спальню.

— Пошла прочь! Прочь! Прочь! — причитала Анжелика Федоровна.

Устало бросив хозяйку в постель, Зоя поправила растрепавшуюся прядь и погрозила пальцем:

— Только попробуй, пикни мне еще раз! Ни челюсти своей не увидишь, ни телевизора. И радио заберу. А цветы тронешь — руки пообрываю, как эти листья. Так и знай.