Точки над Ё - Наталья Нестерова Страница 3

Димка отмахнулся от просьбы, даже не потрудившись объяснить свои мотивы. Заговорил о том, что прикроет нашу «Столовку» – надоело дыры латать, да и прибыль копеечная. Это была его любимая тема – угроза закрыть «Столовку». Народ мгновенно принимался уговаривать потерпеть, не закрывать, культовое место, можно сказать, мы тебе, Дима, страшно благодарны... Дима нехотя и милостиво соглашался: так и быть, потерплю ещё убытки.

– Давно пора, – неожиданно заявил Костя. – В этих пластмассовых джунглях кормят как в богадельне, воняет кухней советских времён, клубника в пирожных тухлая, а кофе – жидкий.

Димка внимательно посмотрел на Костю: кто голос подаёт? Хозяев фирм и фирмешек, включая прорицательницу Анфису, Дима знал лично и использовал при надобности. Руководству института на юбилеи по символической цене устраивал банкеты, те расплачивались низкой арендной платой. Костя не входил в круг лиц, достойных Димкиного внимания, и ответа не заслуживал.

– Пока! – Димка снова громко чмокнул меня, поднялся и ушёл.

– Чего ты взъелся на него? – спросила я Костю.

– Не терплю нуворишей. Харя самодовольная, так и хочется по ней врезать.

– Это у них как вторичные половые признаки. Появились деньги – выросли самомнение и бахвальство.

– Ошибаешься. Среди богатых людей есть нормальные достойные люди. А те, кто был быдлом, быдлом и остался. Твой Дима – быдло. Скажешь, в детстве он ангелом порхал?

– Нет, – улыбнулась я, – Столов всегда был расчётливым нахалом. Да и бог с ним. Костя, меня в среду после передачи продюсер вызывает. Ты не знаешь, зачем?

– Знаю. Сеня хочет предложить тебе вести передачу, посвящённую книжным новинкам. У нас в городе есть несколько представительств крупных издательств, у них бюджеты на продвижение книг. Будут отваливать бабки, а ты расписывать достоинства нетленок.

Костя и продюсер Семён приятели. Они вместе начинали, создали радиостанцию. Когда прочно стали на ноги, пошла прибыль, Костя заскучал и ушёл на вольные хлеба, работает и там и сям. Как Сеня ни уговаривал, какую зарплату ни сулил, Костя мотал головой. Только на мою передачу, три раза в неделю, приходит. Без Кости, особенно на первых порах, я только блеяла бы в эфире.

– Ты меня рекомендовал? – спрашиваю.

– Какая разница.

– Но, Костенька, как я могу расхваливать книгу, если она мне самой не понравится?

– Легко. Если бы мы делали только то, что нравится, мы бы ходили в шкурах. А в журналистике и шоу-бизнесе это вообще правило, условие профессионализма – делать из дерьма конфетки. Утешая себя, конечно, всякими компромиссными доводами.

– Например, какими?

– Когда начинал, ещё в Москве, у меня был... наставник, учитель – глупо звучит по отношению к нестарому забулдыге. Он был гениальным звукорежиссёром, абсолютно гениальным. И вот как-то лепим мы диск одной певичке, у которой ни слуха, ни голоса, танцевала, правда, классно, эротично. На сцене под фанеру – милое дело: вихляется, бёдрами-сиськами трясёт, у мужиков слюнки текут. Но в студии хоть догола разденься – если данных музыкальных нет, то их нет. Намучались, но в итоге диск сделали – Монтсеррат Кабалье отдыхает. И говорю я своему учителю: «Какого хрена мы упираемся, дурим людей?» Тут он про шоу-бизнес и профессионализм сказал. И ещё: «У этой курицы щипаной будет своя аудитория, которая от восторга станет визжать и дуть в штаны. Так что мы людям сплошное удовольствие доставляем». Тебя, Ася, никто не потянет за язык говорить в эфире, что данная книга – вершина литературы. Но и обругать, конечно, нельзя. Компромисс: эта книга найдёт своего читателя. Или другое выражение... похожее... как называется?

– Синонимическое.

– Вот именно. Вся наша жизнь – синонимическое притворство. Пошли? Подвезти тебя? Домой или на свиданку намылилась?

– Домой. Только...

– Ладно, ладно, черепашьим ходом.

Машина у Кости супер-пупер, гоночная, низкая, похожая на леденец, который в тёплом виде лепили пальцами. Костя обожает быструю езду. Когда первый раз меня подвозил, включил музыку на полную громкость – оглушительно – и помчался. Я не чаяла остаться в живых. Возле моего дома Костя обнаружил на пассажирском сиденье моё тело, стёкшее и оплывшее, превратившееся в груду трепещущей от страха плоти. Мне понадобилось несколько минут, чтобы сердце из пяток вернулось на законное место, чтобы речь восстановилась на уровне произнесения междометий: ой! ух! ай! ох! Когда я охала и ухала, Костя смотрел на меня удивлённо. Наконец у меня получилось сказать рубленую фразу:

– Бла-бла-благодарю, что не убил! Но чтобы я ещё... когда-нибудь... села с тобой в машину...

С тех пор Костя, когда подвозит меня домой (практически после каждой передачи), ведёт машину на нормальной скорости.

В квартире пахнет чем-то потрясающе вкусным.

– У-р-р! – втягиваю я носом кухонные ароматы.

– Асенька? – выплывает в прихожую бабушка. – Пришла? Иди кушать. Борщик настоялся, к нему булочки с чесноком напекла. На второе пюре и рыба в кляре, а к компоту – ватрушки твои любимые.

В день передачи бабушка считает необходимым кормить меня по усиленной программе. Впрочем, в остальные дни мы тоже не постимся. Кто, скажите, после трёх калорийных пирожных способен ещё и полноценный обед шахтёра или металлурга поглотить? Я способна. У моей бабушки культ еды, и этому культу я служу исправно.

С бабушкой я живу практически с рождения. Мама и папа, бабушкин сын, живы-здоровы, но вырастила меня бабуля. В ней за центнер веса. Я такой же буду через несколько лет – очень полной, страдающей одышкой, с больными ногами, – жрицей храма чревоугодия.

Моя мама – полная противоположность бабушке. Мама следит за калориями, холестерином да и попросту не любит готовить. Когда родители поженились, за папу развернулась борьба между бабушкой и мамой. Свекровь говорила, что мужика надо кормить, а невестка твердила про диеты, сыроедение, про соки, заменяющие ужин. Потом родилась я, и враждующие стороны заключили перемирие. Бабушке отошла я, а маме – папа. Он иногда сбегает от мамы и трескает у нас за обе щёки. Но теперь всё реже. То ли аппетит уже не тот, то ли не хочется выслушивать мамины нотации.

Мама очень любит детей. Чужих. Она – заведующая детским садиком, в котором начинала воспитательницей. «Любит» – это без иронии. О своих воспитанниках может говорить часами, анализировать их поведение бесконечно, придумывать, искать новые формы развития дошколят, копаться в их проблемах, и детская психика для мамы – сокровищница, которая постоянно дарит открытия-бриллианты. Мама столь активно тратила душевные силы на чужих детей, что мне достались крохи. Недаром многие великие педагоги были бездетными.

От мамы ко мне перешла любовь к детям, от бабушки – гурманство (если не сказать – обжорство), от папы – увлечение литературой и языком. Собственных природных достоинств я пока в себе не обнаружила. Папа заведует кафедрой в нашем пединституте, куда я как поступила по его протекции, так и училась. Не потому, что знаний не хватает, а потому, что не умею сдавать экзамены, страх перед ними приводит меня в полуобморочное состояние. Кстати, мои родители познакомились, когда мама училась на вечернем отделении, а папа уже преподавал.