Беда с этой Мэри - Милли Крисуэлл Страница 3

Сложив ладони вместе, София воздела руки к небесам и принялась раскачиваться.

— Не поминай имя Господа всуе!

Она снова перекрестилась, и на этот раз даже бабушка Флора кивнула, выражая согласие. Потом они обе, как по команде, обратили взоры к золотому распятию, висевшему в столовой над буфетом красного дерева и выделявшемуся на фоне поблекших и немодных обоев с розовато-коричневым узором из цветов. Распятие помещалось между фотографиями родителей Софии, мрачной пары, которую можно было счесть олицетворением итальянского варианта американской готики.

Обе женщины молча принялись молиться, беззвучно раскрывая рты, чтобы Господь простил Мэри ее легкомыслие и непочтительность.

Обеспечив таким способом безопасность дочери, София продолжила, не дав ни себе, ни другим времени передохнуть:

— Знаешь, я подумала, что было бы славно, если бы ты нашла себе такую работу, где могла бы встречаться с мужчинами приличных профессий — докторами, юристами. Карл Андретти, например, прекрасный ортопед. Теперь, когда он овдовел, его можно считать хорошей добычей. А ведь ему должна понадобиться секретарша. Твое несчастье, Мэри, в том, что ты не метишь достаточно высоко.

У Мэри глаза чуть не вылезли из орбит, и она сделала отчаянное усилие, чтобы не хмыкнуть. Неужели было мало того, что мать толкнула Конни на брак с врачом-проктологом, доктором, любующимся чужими задами! О Господи! Нет, Эдди был, конечно, славным малым, но зарабатывал себе на жизнь тем, что заглядывал людям в анальные отверстия. А теперь София хотела заставить Мэри выйти замуж за человека, проводящего целый день за изучением грязных и вонючих ног!

«Я так не думаю!»

Одна лишь мысль о ногтях на ножищах какого-нибудь спортсмена чуть не заставила ее изрыгнуть съеденные вафли.

— Я польщена тем, что ты считаешь меня способной стать чьей-либо секретаршей, мама, — сказала Мэри, вложив в свои слова немалую долю сарказма и удивляясь, почему это пожелание не было высказано много лет назад. — Возможно, Бетти Фриден или Глория Стайнем были бы счастливы узнать о такой возможности.

София отпрянула от стола и покачала головой:

— Много ты знаешь! Эти женщины — лесбиянки. Они не интересуются мужчинами. И что дурного в том, чтобы стать секретаршей? Это вполне достойная и уважаемая работа. Вот я, например, познакомилась с твоим отцом на профсоюзном собрании электриков. И, слава Богу, мы женаты уже сорок три года.

Мэри пришла в голову неблагородная мысль о том, что ее отец заслуживает медали, но она проглотила ее прежде, чем успела озвучить.

— Я вовсе не хочу сказать, что эта работа недостойна меня или кого бы то ни было. Я просто думаю, что не гожусь в секретарши. Не знаю, как сложится моя дальнейшая жизнь, но знаю только, что в мои планы не входит печатание и подшивание бумаг.

Мэри была единственной ученицей в классе мисс Лафферти, которая не смогла запомнить расположения клавиш на пишущей машинке и все еще смотрела на пальцы, когда ей случалось печатать.

Несмотря на желание матери, Мэри не была способна стать секретаршей, да и вообще ей претила работа подобного рода. Все ее преподаватели говорили в один голос, что у нее нет необходимых данных для секретарской работы. И то, что она смогла справляться с бухгалтерией, чуть не вызвало у них апоплексического удара.

Мэри была счастлива, когда Луиджи Маркони рискнул нанять ее на работу. Она знала свои возможности и не хотела пытаться делать то, что было обречено на неудачу. Даже преуспев в бухгалтерском деле, она все еще не была убеждена, что достаточно сообразительна, чтобы пойти по этой стезе дальше.

Возможная неудача всегда маячила у нее на пути и лишала ее энергии.

— Все, кто ест в заведениях, где подают пиццу, — недотепы и неудачники, синие воротнички и ничтожества. Как ты можешь рассчитывать на встречу с достойным и славным мужчиной, если не хочешь прислушаться к моим словам? Проблема твоя, Мэри, заключается в том, что ты неразборчива. — София мотнула головой, чтобы придать особый вес своим словам. — Ты должна сделать над собой усилие и поработать мозгами.

Мэри слизнула сахар с пальцев и возразила:

— Па был электриком до того, как ушел на пенсию. И ты, мама, не можешь отрицать, что он как раз принадлежал к презираемым тобой синим воротничкам.

Проявив большее оживление, чем за все предшествующие недели, бабушка Флора внезапно распалилась гневом. Ее карие глаза заполыхали и изрыгнули огонь, а губы сжались в тонкую линию.

— Мой Фрэнк — просто святой! Он всегда был хорошим кормильцем для тебя, София Грациано. И не смей обзывать его ничтожеством и недотепой! — Она вскинула руку к подбородку, выразив традиционное для итальянцев неодобрение. — Бесстыдница! — выкрикнула она, и София покраснела.

— Ты безумная старуха! Как ты смеешь оскорблять меня после того, как я все эти годы заботилась о тебе и давала тебе кров? И за это ты платишь мне черной неблагодарностью!

Благодарность и уважение для итальянцев значат очень много. Проявление же неблагодарности может окончиться для человека весьма плачевно, если он или она проявят неуважение не там и не так, как это положено. Они могут оказаться в цементных сапогах на дне реки или другого водоема. Разумеется, мать Мэри никогда не рассматривала возможность применения столь жестокой кары к свекрови, но она частенько намекала на то, что ее брат Альфредо связан с самим тефлоновым бароном. Но найдется ли хоть один уважающий себя итальянец, который бы не стал утверждать, что он не обласкан мафией и не вскормлен ею?

Конечно, Мэри знала, что все это ложь, но ей эти претензии на значительность казались безобидными, а раз уж это льстило самолюбию ее матери и дяди, верившим, что это способствует укреплению статуса семьи, она была готова мириться с этим.

— Puttana! Sie la folia del diavolo! [4]

Бабушка Флора могла бы еще многое сказать о родстве Софии с дьяволом, но Мэри поспешила настроить женщин на другую ноту. Ей уже приходилось все это слышать и прежде. И по многу раз. По правде говоря, неискушенная Мэри долгое время считала слово «puttana» ласкательным, пока ее тетя Энджи не объяснила ей, что оно означает нечто совсем иное.

Отодвинув блюдо с тремя оставшимися вафельными трубочками, Мэри подняла глаза к распятию и мысленно вопросила Господа, сколько времени ей потребуется на то, чтобы уподобиться матери и бабушке и заговорить их языком.

В конце концов, ей ведь было почти тридцать пять, точнее — будет тридцать пять всего через каких-нибудь два года. И пока что она не могла похвастаться никакими достижениями. Ей было неприятно, просто ненавистно признаваться в этом даже самой себе, но иной раз ей приходило в голову, что ее мать права. Может быть, настало время перестать купаться в жалости к себе и сделать решительный шаг, чтобы переломить ситуацию?

Жизнь слишком коротка, а Мэри не хотелось бы провести ее остаток в доме матери, слушая перебранку двух старых женщин.