Большой обман - Луиза Винер Страница 3

— Ты не понимаешь «нью-металл»?

— Нет.

— И из-за этого ты так огорчаешься?

— Да. Это сбивает меня с толку. Это моя отправная точка.

— Что такое «отправная точка»?

— Это момент в развитии культуры, который разделяет тебя и молодежь. Эта штука как клеймо, по которому следующие за тобой поколения распознают в тебе чужака.

Джо шарит глазами по комнате в поисках своих рабочих башмаков.

— Это происходит примерно так, — развиваю тему я. — Для твоих родителей такой точкой был панк. А для их родителей такой точкой были «Роллинг Стоунз». Для меня — это козел из группы «Слипнот», который вечно носится со своей банкой, в которой болтаются зародыши кролика, открывает ее на сцене, нюхает и блюет на головы публики [3].

— Хорошо. — Джо завязал шнурки и теперь натягивал теплый джемпер. — Давай начистоту. Тебя заводит лысеющий ирландский рок-идол и тебя бесит дебил в кожаной маске с банкой тухлых кроличьих зародышей?

— Точно.

— И именно из-за них ты целыми днями валяешься в постели, спрятав голову под подушку?

— Да. Впрочем, нет, — я отступаю на заранее подготовленные позиции, — не совсем.

* * *

— Слушай, я ведь только предложил.

— Я понимаю, но это же ужас. Да одна мысль о переезде в деревню меня пугает.

— Но почему?

— Послушай, — говорю я, — по-моему, это совершенно ясно. Ресторанов нет, кинотеатров нет, выставочных залов нет, лесбиянок нет, азиатов нет, красавцев-кинозвезд нет, обжорок нет, маринованных овощей в магазинах нет. Театров тоже нет.

— Когда ты в последний раз была в театре?

— В 1987-м, но это неважно. А вдруг мне захочется?

— Ни с одной лесбиянкой мы не знакомы.

— Зато мы знакомы с Питом.

— Он не лесбиянка.

— Я понимаю, но он полуеврей, и, если мы переберемся в деревню, он не сможет больше работать на тебя. И в гости он к нам приходить не сможет.

— С чего это?

— Потому что деревенские устроят погром. И только представь себе, что они сделают с Лорной. Мать-одиночка. Да они побьют ее до смерти камнями. Или учинят еще что-нибудь в том же духе. Типа той сцены из «Освобождения» [4], когда вахлаки выходят из леса с охотничьими ножами и насилуют Берта Рейнольдса.

— Не насилуют они Берта Рейнольдса.

— А кого тогда насилуют? Кого-то ведь они точно дрючат.

Джо поднимается и скрещивает на груди руки, давая понять, что разговор окончен.

— А как насчет танца «моррис» [5]? — пристаю я, пытаясь удержать его. — Только не говори, что он не наводит на тебя ужас. Мужики в коронах и блузах с оборками скачут вокруг «майского дерева» и бренчат погремушками. Это дико. Это ненормально. Прямо извращение какое-то.

— Ты так весь день и собираешься валяться с головой под подушкой?

— Нет.

— Тогда какого черта ты не вылезаешь?

— У меня прыщ на подбородке. Не хочу, чтобы ты видел мой подбородок.

— Слишком поздно, — говорит Джо, направляясь к двери. — Я на него вдоволь насмотрелся, пока ты спала.

— Черт! — Я отбрасываю одеяло с подушкой. — Ну и как я теперь затащу в постель Боно?

Джо выходит в сад, а я шлепаю на кухню, намереваясь сварить кофе для нас. Приведя кофеварку эспрессо в боеготовность, открываю гигантскую банку с маринованными огурцами и смотрю в окно. Мне видно, как работает Джо. Наш садик размером с пляжное полотенце, но с тех пор, как мы въехали, Джо умудрился превратить его в настоящий маленький оазис. От прочих жильцов садик отделяет бамбуковый занавес; крошечная деревянная беседка, которую Джо окончательно доделает к концу сегодняшнего дня, увита растениями; участок посыпан гравием и заставлен горшками с кленами и финиковыми пальмами. Довершает картину дюжина глянцевых вечнозеленых растений, названия которых я никогда не могла запомнить.

Уж кто-кто, а Джо знает все эти названия. Он садовник. Во всяком случае, последние шесть лет. Уж он-то во всем этом разбирается и даже ухитрился обучить кое-чему меня. Прежде домашние растения у меня не приживались. Пара недель — и до свидания. А теперь кактус в моей ванной живет уже больше года. Ежели он перенесет следующую зиму, я, пожалуй, расхрабрюсь и заведу золотых рыбок или кошку. За ними-то уход посложнее будет.

Я выхожу в сад с чашкой горячего кофе для Джо и присаживаюсь на ступеньку, наблюдая, как он отпиливает дощечки для беседки. Утро холодное, в ледяном мартовском воздухе еще чувствуются отголоски прошедшей зимы, и я кутаюсь в кофту. Как всегда, Джо работает без заранее составленных планов или инструкций. Насколько я могу судить, он даже ничего не измеряет. Когда-то это меня раздражало. Я ни одно дело не начинаю без тщательно разработанного плана, и сама мысль о том, что Джо способен смастерить стеллаж или забор без всяких предварительных проработок, меня бесила. А теперь мне это нравится. Меня восхищает, что из кучи кирпичей, досок и железяк Джо может соорудить что-нибудь реальное прямо у меня на глазах. Джо — он такой. У него дар приводить все в порядок.

* * *

Джо и я впервые встретились пять лет назад на вечеринке в духе семидесятых. С тех пор мы вместе — срок порядочный. На вечеринке, как и полагается, было полно халявщиков и торчков, не говоря уже о студентах в растянутых майках с надписью «Джефферсон Эйрплейн». Отчетливо помню, что чувствовала себя не в своей тарелке. Я тогда работала официанткой, притом в последнюю смену, и у меня не было времени заехать домой и переодеться. Подмышки у меня были пропотевшие, на левом лацкане красовалось пятно от кетчупа, а в кармане джинсов лежала мятая записка от одного бармена с приглашением на ужин. Выйдя из такси, я сразу же пожалела, что отпустила машину. Первые двадцать минут я пыталась отыскать кого-нибудь из знакомых, затем битый час трепалась о вегетарианских диетах и туфлях с восемнадцатилетней девчонкой, явно страдающей анорексией, потом с тоски прихватила бутылку винца и постаралась схорониться в уголке рядом с масляной лампой и кучей игр, модных в семидесятые годы.

Только я погрузилась в мрачные мысли о том, когда же состарюсь настолько, чтобы перестать ходить на дурацкие вечеринки, где в туалет непременно очередь, а из собственного бокала приходится вылавливать окурки, как кто-то тронул меня за плечо. Это был Джо — в черной рубашке и белом костюме в духе «Лихорадки субботнего вечера».