Замок цветов - Маргарет Роум Страница 3

— Entrez! — раздалось отрывистое приглашение.

Неуверенными шагами Флер вошла в комнату. Посмотрев первым делом на кровать, она увидела, что там никого нет. Закрывавшие ее шторки отодвинуты, простыни и тугие подушки гладко расправлены. У окна, выходившего во двор больницы, неподвижно стоял высокий мужчина в темном халате из плотного шелка. Сердце девушки на секунду замерло, а затем застучало громкими, мучительными толчками. Свет падал из, частично занавешенного, окна, освещая красивую голову молодого человека, и неудивительно, что сердце Флер ответило романтическим трепетом. Мужественное, словно высеченное из камня лицо, подбородок упрямо вздернут, прямой, как лезвие, нос, а ноздри напряжены, будто чувствуя опасность… На глазах — черные очки. Молодому человеку не хватало рыцарского камзола, развевающегося плаща и длинной тонкой рапиры у худого бедра. Он был похож на Дон-Кихота, принимавшего ветряные мельницы за великанов, а овец, за полчища врагов; складывалось впечатление, что дружескую беседу он может принять за провокацию, а заботу — за оскорбление.

— Ну, — нетерпеливо нарушил тот тишину. — Кто вы и что вам нужно?

Это напомнило Флер, что молодой человек — слепой, и ее охватило сострадание. Стараясь сдержать в голосе дрожь, она, запинаясь, сказала:

— Я… я Флер Мэйнард, дочь преподобного мистера Мэйнарда, что навещал вас вчера, если вы не забыли…

Он высокомерно качнул головой и произнес нечто ужасное:

— А, этот дурачок священник? Мне кажется, я понятно вчера объяснил, что считаю его присутствие излишним, так зачем же он прислал сюда свою дочь? Наверное, хотел, чтобы вы поберегли мою белую трость и поводили погулять по саду?.. Или дал более ответственное задание — научить меня азбуке слепых. Это достойное занятие для дочери викария, но я в таких услугах не нуждаюсь!

Если бы молодой человек высмеивал Флер, она бы простила его, но слушать, как позорят ее доброго, чистосердечного отца, было свыше ее сил. И девушка кинулась на француза, как тигрица.

— Мне кажется, вы чересчур самовлюбленный тип, мсье! Теперь понятно, почему люди предпочитают оставлять вас наедине с самим собой, чтобы вы вволю натешились собственной вздорностью и детскими капризами!

Ее вспышка была встречена тяжелым молчанием. Молодой человек в гневе стиснул кулак, словно сжимая эфес воображаемой рапиры. Никто, наверное, еще не разговаривал с надменным французом в таком тоне. Ей стало стыдно, горячая краска залила щеки. И, заговори тот в прежнем тоне, Флер не смогла бы сдержаться и отчитала бы его еще покрепче. Однако француз, кажется, успокоился. Девушка и представить не могла, что услышит слова извинения.

— Вы правы, мадемуазель, со мной невозможно ужиться. Я не могу справиться со своим дурным настроением и не знаю, что мне делать. Может быть… — голос его стал дружелюбным, — вы мне поможете? — Наверное, он уловил, как Флер от неожиданности ахнула, потому что едкая насмешка вернулась в его интонации вновь. — Ну, дочка викария, где же ваше милосердие? Вы не можете сказать мне «нет» хотя бы ради вашего отца, иначе тот огорчится, когда узнает, что его дочь отказала в помощи отчаявшемуся человеку…

Этот француз очень умен — сразу и безошибочно нашел ее слабое место. Если она сейчас хлопнет дверью, отец будет расстроен гораздо больше, чем этот вздорный пациент.

— Чем я могу помочь вам, мсье? Люди гораздо более опытные, чем я, ждут, когда вы их позовете, почему же вы не хотите принять их помощь? — сухо, даже холодно спросила Флер.

Молодой человек отошел от окна. Ориентируясь на ее голос, направился к ней и остановился всего в одном шаге. Трудно было поверить, что он не видит, — так точны были все его движения. Его лицо было устремлено на Флер, словно он пытался ее рассмотреть. Она невольно покраснела. Только теперь девушка заметила тонкую паутину шрамов, бороздившую его верхние веки и лоб. Никакие черные очки не могли скрыть следы недавних пластических операций. Смутившись, Флер покраснела еще больше.

— Почему обращаюсь именно к вам? — неожиданно резко переспросил он. — Просто потому, что за все это несчастное время, вы — первый человек, который сказал мне в лицо правду! Мне лгут два года, и меня уже тошнит! Ваши слова для меня были как освежающий глоток весеннего воздуха. Вы — человек, который, как я надеюсь, всегда будет искренен и откровенен до конца, поэтому мне бы не хотелось терять вас из виду. Лично вам придется успокаивать и подбадривать меня, иначе я… откажусь оперироваться! Ну, что вы ответите? Соглашаетесь?

— Вы меня шантажируете! — Флер задохнулась от возмущения. — Разве у меня есть выбор?

Француз пожал плечами и вернулся к окну. Встав в полосу света, он поднял голову, подставляя лицо нежной ласке солнечных лучей. Потом, обернувшись в сторону девушки, резко отчеканивая слова, заговорил:

— Да, у вас нет выбора! Я вовсе не стремился стать целью вашего гипертрофированного чувства долга, тем более меня нельзя обвинить, будто я им пользуюсь в своих целях! — Он замолчал, потом прибавил устало: — А теперь уходите, мне надо отдохнуть. Завтра жду вас к себе на ленч.

Флер, обескураженная таким поворотом дела и столь бесцеремонным обращением, покинула палату, пожалев, что полчаса назад переступила этот порог.

Сэр Фрэнк был удивлен и очень обрадован переменам в настроении своего пациента, хотя прошло лишь две недели после того, как тот начал общаться с Флер. Дженнифер пришла в восторг — подруге удалось достичь невозможного! Француз, ранее безвылазно сидевший в своей палате, стал в сопровождении девушки выезжать на автомобильные прогулки. Малькольм Мэйнард преисполнился гордостью за дочь, поскольку та буквально стала глазами несчастного молодого человека. Но напряжение, которое испытывала Флер, не могло не быть замечено матерью — Джин огорчалась, наблюдая, как все грустнее и беспокойнее делается ее любимая дочка.

Однажды миссис Мэйнард попыталась поговорить с Флер — та как раз собиралась на очередную прогулку со своим подопечным.

— Дорогая, ты выглядишь усталой, почему бы тебе сегодня не отдохнуть? А я позвоню в больницу и скажу, что ты плохо себя чувствуешь и не можешь сопровождать мсье Тревиля на скачки.

Флер как раз надевала через голову розовое платье, поэтому ее ответ прозвучал несколько невнятно:

— Мама, я нисколько не устала. Не суетись. — Она натянула, наконец, платье и продолжила более твердо: — Ален будет разочарован, если я не поеду. Он без ума от скачек и очень взволновался, когда узнал, что неподалеку будут проводиться соревнования. Я просто не могу его бросить, понимаешь?

Мать вздохнула.

— Все это очень хорошо, Флер, однако я начинаю тревожиться. Ты стала не такая бодрая, да и побледнела очень. Ален Тревиль — очаровательный молодой человек, весьма разумный, но такой эгоистичный! С тех пор как он попросил твоего шефства, у тебя совершенно нет свободного времени. Ты не думаешь, что это слишком?

Флер отвернулась, чтобы скрыть слезы, вызванные словами матери. Хорошо, что родители считали Алена Тревиля очаровательным и разумным. Только она знала, какая тяжелая депрессия часто наваливается на него, поэтому научилась молчать, когда он жаловался и проклинал судьбу из-за своей слепоты… Флер стала как бы предохранительным клапаном для чувств молодого француза, его «мальчиком для битья», обязанным все терпеть. Для всех же остальных в больнице он стал образцовым пациентом — не капризничал, не привередничал, со всем соглашался, и только Флер достался груз мучений с ним… В душе француза постоянно гнездилось жестокое отчаяние. И, только сорвавшись на постороннем человеке, Алену становилось чуть легче. Сначала, когда его одолевали подобные настроения, Флер называла его паникером, трусом, а тот злился и в ответ сам не давал ей спуску. Острый на язык, он не щадил ее! Тогда Флер решила идти по линии наименьшего сопротивления и тихо дожидаться, пока дурное настроение Алена изменится… Случались и дни, когда Ален оказывался очень милым, любезным и столь же обаятельным. Именно в один из таких дней Флер поняла, что влюбилась.