Розовая пантера - Ольга Егорова Страница 3

«Я бы и сам…» — подумал Алексей.

— Тебе ведь попадет за это, если нас сейчас увидят.

Она сказала это вполне равнодушно, но ему почему-то почудился какой-то странный смысл в словах «если нас сейчас увидят». На самом деле — если их сейчас увидят?

— Мне-то что. Тебе попадет — уроки прогуливаешь, куришь. На стол вот залезла, сидишь…

— Да мне плевать. Тебя зовут-то как?

Она снова убрала с лица челку, снова тем же движением стряхнула пепел, не глядя, розовым поблескивающим ноготком. Он почему-то — наверное, впервые в жизни — почувствовал себя каким-то деревенским увальнем, который не знает, с какой стороны подойти к понравившейся красавице. На роль понравившейся красавицы она явно не подходила — главным образом по возрасту, что полностью исключало всякую возможность рассмотрения иных параметров. Она вела себя — и это, видимо, шло от внутреннего ее ощущения — так, как будто это он, а не она пребывает в двенадцатилетнем возрасте. Она говорила так же небрежно, как стряхивала пепел, как убирала челку, — как будто в жизни для нее абсолютно ничего не имело значения.

— Ты лучше скажи, сколько тебе лет, а? — спросил он насмешливо, пытаясь подражать ее небрежности и чувствуя, что у него получается лишь жалкая копия с неподражаемого оригинала.

— Пятнадцать, — ответила она спокойно и почему-то добавила: — Скоро будет шестнадцать.

— Понятно, что не тридцать пять. После пятнадцати всегда так бывает.

— Тебе виднее, — покорно согласилась она. — А самому-то тебе сколько лет?

— А как ты думаешь?

— Ну, не знаю. — Было заметно, что ей просто лень заставлять себя о чем-то думать. — Лет двадцать, наверное.

— Двадцать два, — поправил он почему-то с гордостью.

— А-а, — протянула она и улыбнулась.

На некоторое время наступила тишина — слышно было только, как потрескивает, сгорая, бумага тлеющей сигареты, как бьются капли о стекло. Налетевший порыв ветра на короткое мгновение заставил их стучать еще громче, еще отчаяннее.

«Наверное, все-таки хорошо, что я ее встретил», — подумал Алексей, прислушиваясь теперь уже спокойно к звукам падающих за окном капель.

Она снова стряхнула пепел и снова поправила челку.

— Слушай, ты, случайно, не читала Набокова?

— Набокова?

— Ну да, Набокова. «Лолиту», например.

— «Лолиту» до конца не дочитала. Бросила на середине.

— Не понравилось?

— Не знаю. Дура она, по-моему, эта Лолита.

— Почему дура?

— Потому что сама не знает, чего от жизни хочет. — Алексей усмехнулся, подумав о том, что на свете не так уж много людей, которые знают, чего они хотят от жизни. Вот, например, он сам, собственной персоной.

— А ты про себя-то знаешь? Знаешь, чего хочешь от жизни? — спросил он, тут же подумав о том, что ей, наверное, все же еще не по возрасту пытаться отвечать на такие вопросы.

— Знаю, конечно. Жить хочу, чего же еще. Вот пять минут назад курить хотела, — без тени сомнения в голосе ответила она, щелчком отшвырнула окурок, снова блеснула розовым ноготком и повернулась к нему. — А теперь уже не хочу.

Алексей смотрел, как тлеет на полу, возле скамейки, крошечная оранжевая точка. А может, она права, подумал он, — нужно жить сегодняшним днем, даже не сегодняшним днем, а текущим мгновением? Может быть, тогда жизнь покажется более радостной и счастливой, потому что каждое мгновение человек будет делать то, что он хочет, — а именно — жить.

— Что так смотришь?

Он с трудом оторвал взгляд от притягивающего как магнит оранжевого огонька и увидел близко ее глаза — светло-зеленые и круглые. Она смотрела на него пристально — так, наверное, рассматривает ребенок, не умеющий читать, книжку с картинками, пытаясь определить, интересная ли там сказка и о чем она.

— Странный ты какой-то. Даже ничего не сказал, что я «бычок» бросила.

Алексей внутренне поморщился от слова «бычок».

— Ты у нас давно работаешь?

— Третью неделю.

— Что-то я тебя раньше не видела. Наверное, просто не обращала внимания.

— Я тебя тоже раньше не видел. Наверное, тоже…

Он почему-то подумал о том, как странно, что он раньше не заметил этой забавной копны светлых волос и этих круглых зеленых глаз. Странно, потому что в ней было что-то, что притягивает взгляд и навевает мысль о том, что было бы интересно нарисовать ее волосы, глаза, плавную линию подбородка, пухлые, без видимого контура, губы и высокие скулы. Пропорций в ее лице не было, но оно было интересно именно этим отсутствием пропорций, нехарактерностью, которая делает некоторых людей объектами вдохновения художника.

— Ты о чем задумался?

В ушах у нее поблескивали сережки замысловатой формы. В тот момент, когда она спросила, Алексей думал о форме ее ушных раковин. Было бы глупо честно признаться ей в этом, хотя, тут же подумал он, скорее всего она просто протянула бы равнодушно «а-а», не обнаружив признаков удивления.

— О твоей прическе, — улыбнувшись, ответил он почти честно. — Ты ее сама создавала, или над ней потрудились лучшие стилисты города?

— Какие там стилисты. — Она не обиделась. — Я просто сегодня в школу проспала. Встала поздно, некогда было их мочить. Если их с утра не намочить и не пригладить, они все время так торчат.

— Да нет, ничего. Тебе идет даже, знаешь. Шарм какой-то…

— Ну да, — с прежним равнодушием ответила она, и Алексей в очередной раз подумал о том, что этому ребенку, похоже, все по барабану.

А она как будто услышала это слово «ребенок», прочитав его мысли, и тут же, в доказательство обратного, ее рука нырнула под горловину кофточки, натянув на плечо спустившуюся вниз бретельку от невидимого бюстгальтера.

— Тебя, кстати, как зовут-то? — спросила она снова и уставилась на него так, как будто первый раз видела.

Он, поймав себя на том, что слишком уж долго думает о ее бюстгальтере, даже чертыхнувшись про себя, ответил немного смущенно:

— Алексей.

Она, видимо, заметила его смущение и истолковала его совершенно оригинальным образом:

— Да ничего, нормальное имя, У меня папу так звали,

— Ну спасибо. — Он широко улыбнулся, а она почему-то продолжала его утешать:

— И улыбка у тебя красивая. Зубы ровные такие…

— Господи, я же не лошадь! — не выдержав, он рассмеялся.

Она смотрела серьезно, без улыбки, с заметным напряжением, и он, как будто заразившись этой ее серьезной неулыбчивостью, как-то резко оборвал свой смех, снова услышал бьющиеся в оконное стекло капли.

— Ты странная какая-то. Чокнутая немножко.