Аромат рябины - Ольга Лазорева Страница 3

— Ты! Ты жесток! — зло пробормотал Алексей и посмотрел укоризненно в дальний угол комнаты.

Белая фигура, стоящая там, казалась голубой из-за густого синего света зимних сумерек.

— Жесток беспредельно и совершенно неоправданно, — упрямо повторил Алексей и почесал волосатую грудь в распахнутом вороте пижамы.

— Это не так, — послышалось из угла.

И фигура, приблизившись, опустилась напротив, на соседнюю кровать.

— Нет! Именно так! — взвизгнул Алексей и начал истерично хохотать. Немного успокоившись, пробормотал: — В свои тридцать три года я кое-что понимаю в этом мире. Сознайся, тебе нравится твоя же собственная жестокость. Так? Да ты просто упиваешься ею! Садист! Ведь я люблю ее! И ты знаешь, как! И она меня тоже. И вот, по твоей милости, все это враз, непонятно и ненормально закончилось. Почему? Ты можешь мне внятно объяснить? Ведь я — люблю! Понимаешь ты это? Люблю!

Алексей почти кричал. Фигура не шелохнулась. После небольшой паузы раздался мягкий голос:

— Я знаю. И ясно вижу. Но пойми ты, вижу одинаково как в твоем сердце, так и в ее. То, что я увидел в ее сердце, и дало мне право развести вас навсегда.

— Навсегда?! — взвизгнул Алексей. — Ты сказал: навсегда? Да кто тебе дал такое право? Я должен сам! Понимаешь, сам! И никто не имеет права вмешиваться! Даже ты, Господи.

— Ты слышал много раз, что браки заключаются на небесах.

— И что? — с легкой угрозой в голосе поинтересовался Алексей.

— Она, якобы твоя любимая — твой обман. Ты заслуживаешь лучшего. Зачем тебе ложь и предательство? Когда я в этом окончательно убедился, я развел вас.

— Но это ты убедился! Ты! Понимаешь? А я за что должен так страдать? Ведь это моя девушка!

— Ты уверен? А может, чужая?

Фигура приподнялась с кровати.

— Куда? — вскрикнул Алексей. — Мы еще не договорили.

— Чего тебе еще? — раздался тихий голос.

И фигура вновь опустилась на место.

— Правду!

— С ней тебе было бы трудно писать свою музыку.

— Ах, вот, значит, как! — закричал Алексей, соскакивая с кровати и угрожающе нависая над сидящей неподвижно фигурой. — И что? Не хочу жить без нее! Не могу писать без любви!

— С ней ты бы в скором времени умер как художник, как творец.

— Ты-то откуда знаешь? — начал он. — Ах, да…

Алексей замолчал, обхватив пальцами бритую голову. Слезы заструились по щекам. Горькие складки исказили красивый рисунок губ.

— Это пройдет, — мягко проговорил голос. — Надо переждать, и твоя психика восстановится. Ты вновь будешь слышать меня и сможешь записывать.

— Зачем мне это без любви? — Он упал на кровать. — Я писал для нее, а вовсе не для тебя, как ты думаешь.

— Хорошо. Ответь мне тогда: что такое гармония?

— О! Я знаю это, — радостно проговорил Алексей и сел прямо, глядя на фигуру. — Это — моя единственная радость. Я слышу ее во всем: в смехе моей любимой, в шорохе ее платья, в шелесте листьев под летним дождем, в звоне тонкой струйки воды из-под крана, в трелях птиц ранним утром… Долго перечислять. Тебе-то это зачем? Ты же сотворил все это и знаешь лучше меня, что такое гармония.

— Да, я — творец. Но ведь и ты стоишь на этом же уровне. Я вложил в твою душу способность слышать и понимать. И ты тоже можешь творить. А это высшее счастье, доступное человеку. Но из-за этой женщины ты можешь предать гармонию, выбирая смерть. Хочешь, покажу?

И Алексей мгновенно увидел любимую, которая стояла нагишом, на четвереньках, а сзади к ней прилип их общий друг. Они оба визжали от животного наслаждения.

— Не-е-е-т! — дико закричал Алексей, тут же закрывая рукой глаза.

— Смотри прямо в сердцевину правды и освободи, наконец, свое сердце от лжи. Зачем так рано выбирать смерть? Смотри!

Фигура встала. Рядом с ней мгновенно возникла другая вполне классического вида: длинный саван с капюшоном, пустые глазницы черепа и блестящая коса, ручку которой придерживали белые кости кистей. Алексей в оцепенении глядел на видение.

— Смотри!

Фигура легко, словно куклу, развернула Смерть спиной к нему. И он увидел цветущую девушку с ясной улыбкой на розовых губах и венком полевых цветов на растрепанных густых волосах.

— И что? — хмуро спросил Алексей, опустив руки на колени и ссутулившись.

— Жизнь и смерть — две половинки одного целого. Зачем же разворачивать смерть к себе лицом, если еще не до конца насладился жизнью?

— Действительно, зачем? — глухо спросил Алексей и невидяще уставился в пол. — Что меня ждет? — после продолжительного молчания поинтересовался он.

— Желание заглянуть в будущее — извечная ловушка, которой следует избегать.

— А все-таки? — упрямо спросил он и пытливо глянул на фигуру напротив.

— А если я скажу, что ты сам создаешь свое будущее именно в эту минуту? А я потом только корректирую.

— Но ведь ты — всемогущ и всезнающ, и все в твоих руках, — ответил он с вызовом. — Ведь ты всегда карал и миловал по своей воле.

— Устарелое представление.

— Да? — спросил Алексей и саркастически усмехнулся, подтягивая на коленях полосатые пижамные брюки. — А кто беспрерывно мучает меня? Знаю я все твои фишки! Сытый и безмятежный ничего не создаст, — с издевкой проговорил он. — Разве это не твои установки? Я родился, и ты дал мне дар, даже не спросив, нужен ли он мне. И чтобы выжать из меня по максимуму, ты давишь меня всю жизнь. Мне тридцать три года, твой пресловутый возраст, а сколько я уже всего перетерпел?! И голод, и нужду, и горе, и бесконечную боль, и предательство. Я уже не говорю о тех страстях, которые разъедают меня изнутри, о тех невероятных взлетах и падениях души. И все это только для того, чтобы мой слух, вернее, слух моей измученной души, приобрел необыкновенную остроту и чувствительность, и я услышал и донес на землю твои песни. Вся моя жизнь подчинена только этой задаче. А я?! Обо мне ты подумал, черт тебя дери!

При этих словах фигура чуть вздрогнула и как бы истончилась.

— Извини, зря я черта при тебе упоминаю, — тихо сказал Алексей. — И у тебя свои проблемы, нам неведомые. — После паузы он продолжил с прежней интонацией вызова: — А я — человек. И хочу обычного человеческого счастья. Тебе это в голову, или что там у тебя, не приходило? Хочу дом, жену, детей, простого счастья и заботы близких. Мне так мало надо! Отпусти меня, освободи от этой пожизненной каторги творчества. Зачем ставить меня, простого смертного, на одну доску с тобой, великим творцом мира? Ты — жесток!