В память о тебе - Дафна Калотай Страница 3

Брови девушки взметнулись вверх.

— Я читала, что вас сравнивали с бабочкой.

— Одна из московских газет назвала меня так, — выдавила из себя Нина. — Мне не понравилось. Слишком… претенциозно.

Образ казался ей неудачным. Нина никогда не была трепетной и слабой, розовым лепестком, гонимым порывами ветра.

Девушка подмигнула ей, словно соглашаясь. Нину удивило, что ее холодность совсем не обескуражила Дрю.

— Мотив бабочки повторяется в нескольких ваших украшениях, — сказала девушка. — Я пролистала каталог Сент-ботольфской выставки. Это упростит нам работу. Мы просто просмотрим его вместе. Надо указать, какие драгоценности вы хотели бы выставить на аукцион, а какие оставить себе. Если, конечно, вы вообще собираетесь что-то себе оставлять.

— Чудесно!

Нервный узел на спине обожгла боль. По правде говоря, Нина испытывала определенную привязанность к этому сгустку нервов, который вначале ничем не отличался от остальных источников безжалостной, но преходящей боли. А потом, несколько месяцев назад, она вспомнила, как бабушка в суровые московские зимы обматывала шарф вокруг ее шеи. Нина была тогда совсем маленькая и не умела одеваться сама. Бабушка завязывала шарф сзади, чтобы легче было ловить непослушную внучку. Картинка из прошлого, о которой она забыла добрых полвека назад, стала живительным бальзамом, целебной мазью, подарком, потерянным, но возвращенным через многие годы. Теперь, ощущая боль в области шеи, Нина пыталась убедить себя, что это бабушка слишком сильно ухватилась за концы повязанного вокруг шеи старого шерстяного шарфа. От этого боль не становилась слабее, но Нина, по крайней мере, чувствовала определенное душевное облегчение.

Девушка протянула ей папку, и Нина дрожащими руками взяла ее.

— Я на четверть русская, — сказала Дрю. — Мой отец родом оттуда.

Нина сочла за лучшее промолчать. Жизнь в России казалась теперь такой далекой, а молодая женщина, какой она была тогда, мало чем походила на теперешнюю Нину Ревскую. Она опустила папку на колени и нахмурилась.

— Что побудило вас выставить драгоценности на аукцион? — доверительным тоном спросила Дрю.

Нина надеялась, что ее голос не дрогнет предательски.

— Я хочу, чтобы вырученные от продажи деньги были направлены на счет Бостонского балетного фонда еще при моей жизни. А мне, как вы знаете, уже почти восемьдесят лет.

Нина опустила глаза и уставилась на папку, раздумывая над тем, смогла ли скрыть обуревающие ее эмоции. Поспешное, непродуманное решение. Теперь она это понимала. Девушка из «Беллера» ей не нравилась. Мысль, что уверенные, деловитые пальцы Дрю Брукс будут касаться ее драгоценностей, вызывала стойкую антипатию.

— Сумма наверняка будет приличной, — сказала девушка, — особенно если вы разрешите объявить, что выставляемые на торги драгоценности из вашей коллекции. — На лице Дрю читалась надежда. — На наших аукционах почти всегда соблюдается анонимность, но в исключительных случаях оглашение имени владельца может оказаться очень кстати. Думаю, Ленора уже разговаривала с вами по этому поводу. Тогда даже не особо ценные украшения разойдутся за приличные деньги. Памятные подарки, конечно, можно не выставлять на аукционе.

— Забирайте все.

Девушка склонила голову к плечу и внимательно посмотрела на Нину, словно заметила в ее поведении нечто странное.

Сердце Нины забилось чаще, но Дрю продолжила:

— Когда люди узнают, что драгоценности принадлежат вам, количество желающих участвовать в аукционе значительно увеличится. Дополнительный шарм придаст всему тот факт, что некоторые из этих украшений были с риском для жизни вывезены вами из Советской России.

Такое случалось с Ниной всегда, когда доводилось беседовать с незнакомым человеком. Ее считали храброй женщиной, которая, бросив вызов властям, сбежала от притеснений, чинимых правительством, в поисках свободы артистического самовыражения. Всегда одно и то же. Начав балериной, она в конце концов стала политическим символом.

— Я говорю о вашем побеге.

Зеленовато-карие глаза Дрю, в которых, казалось, отражается душа… Дуновение прошлого обдало лицо Нины. Смутные воспоминания зароились в голове. Что? Что-то неприятное было связано с такими же глазами…

Она рассердилась.

— Люди думают, что я сбежала из России от коммунизма. На самом деле я сбежала от своей свекрови.

Дрю решила, что Нина шутит. Ее рот расплылся в заговорщицкой улыбке, а лучики морщинок вновь расползлись вокруг глаз. Темные ресницы. Широкие скулы. Высокий свод бровей… Видение обрушилось с быстротой стрижа: светящееся лицо, волны рук, трепет мышц, порхающая по сцене девушка…

— С вами все в порядке?

Нина вздрогнула. Девушка из «Беллера» пристально смотрела на нее.

Тяжело вздохнув, Нина взяла себя в руки и сказала:

— Вы напоминаете одну из моих подруг… Это было давно, в прошлой жизни…

Дрю выглядела довольной, словно сравнение с прошлым ей льстило. В конце концов, ее профессия напрямую связана с антиквариатом.

Обсуждение сент-ботольфского каталога проходило в сугубо деловой обстановке. Педантичный профессионализм Дрю избавил Нину от запоздалых сожалений о принятом решении. Излишняя чувствительность схлынула, но время, проведенное в обществе девушки, показалась Нине вечностью. Наконец опись драгоценностей вложена в папку, пальто надето, а самоуверенное стаккато каблуков Дрю замирает на лестнице…

Москва. Теплое июньское утро. Начало месяца, но окончание уроков в школе — не за горами.

— Сиди смирно! Ты можешь посидеть спокойно хоть минутку?

Запутавшаяся в волосах расческа больно дернула, а потом и уколола девочку. Заданный вопрос казался бессмысленным. Нина научилась бегать, как только встала на ноги. Она могла часами прыгать со ступеньки на ступеньку в лестничном колодце и в несколько гигантских прыжков пересечь внутренний дворик их дома по диагонали.

— Не вертись!

Нина болтала ногами и постукивала каблучками детских туфель, а мамины пальцы, умелые и ловкие, словно пальцы хирурга, проворно заплетали свои мечты и надежды в две тугие косы дочери. Дрожание маминых пальцев и быстрый стук сердца, который слышался, казалось, сквозь тонкую ткань блузки, выдавали ее чувства. Нина все прекрасно понимала. Сегодня — особый день, поэтому мама не доверила подслеповатой бабушке заниматься ее волосами. Наконец обе косички заплетены, уложены на макушке и скреплены новым большим бантом — символом всех надежд и чаяний, что таятся в этой головке.

Во дворе Нина встретила Веру. В косы подруги тоже были вплетены новенькие ленты. Порывы ветра трепали Верины косички, и ленты колыхались в такт пурпурным вьюнкам, растущим в горшках на обветшалых балконах их дома.

За последние несколько дней погода изменилась. На смену холодному моросящему дождю пришла удушливая жара, высушившая все вокруг. Нина даже боялась, что пыль испортит ситцевое платье, недавно сшитое мамой. Повязанная белым платком бабушка сердито смотрела своими черными глазами, хмурилась и не отпускала Веру от себя ни на шаг. Подобно другим бабушкам, она никогда не выглядела довольной жизнью, называла улицу Горького Тверской и прилюдно говорила такое, о чем другие не осмеливались даже перешептываться. Лицо бабушки бороздили морщины, напоминающие трещинки, которые появляются на льду, если с силой ударить по нему ногой.