Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп Страница 3

Эди еще не вернулась. Перед уходом она заглянула в кухню, одетая в джинсовую куртку из обносков Розы, и поцеловала Рассела в щеку. Ему захотелось что-нибудь сказать, удержать ее, но он передумал. Только переждал, когда она ткнется носом ему в лицо, и проводил ее глазами. Кот тоже посмотрел ей вслед со своего места на заставленном и заваленном кухонном шкафу, рядом с фруктовой вазой. Дождавшись, когда хлопнет дверь, кот переглянулся с Расселом и продолжал вылизываться. Через полчаса после того, как Рассел ушел в сад, кот тоже вышел посмотреть, в чем дело, брезгливо ступая по мокрой траве. Едва хозяин освободил плетеное кресло, кот вспрыгнул на его место и с непроницаемым видом обернул подобранные лапы хвостом.

Кот принадлежал Бену, единственному из детей в семье, мечтавшему о домашнем животном: Бен клянчил кого угодно, от бегемота до хомячка, пока не получил на свое десятилетие серого полосатого котенка, привезенного Расселом в проволочной корзинке из обшарпанного зоомагазинчика где-то в окрестностях Финсбери-парка. Бен назвал питомца Арсеналом в честь любимого футбольного клуба, не подумав, что слишком длинная кличка неизбежно сократится до Арси. В свои двенадцать лет Арси был в полном расцвете сил.

— Смотри-ка! — обратился к коту Рассел. — Трехколесный велосипед Розы. Она его обожала.

Увиденное Арси не впечатлило. Трехколесник Розы, когда-то сиреневый «с металлическим отливом» и белой пластмассовой корзинкой спереди, теперь был просто ржавым.

— Оставим или выкинем? — спросил Рассел.

Арси зевнул.

— Выкинем, — решил Рассел, — только спросим Розу.

Присев на корточки, он осмотрел велосипед. Роза сплошь облепила его наклейками с героями мультиков и феями в блестящей пыльце. Как мила она была на этом трехколеснике, когда мчалась, энергично работая педалями, с развевающимися рыжими волосами, с белой корзинкой, набитой мягкими зверюшками, с которыми не расставалась — во время еды усаживала рядом, перед сном раскладывала вокруг своей подушки. Сейчас, когда Рассел смотрел на нее, двадцатишестилетнюю пиарщицу, перед его мысленным взором, словно призрак в зеркале, на миг возникала девчушка на трехколесном велосипеде. В детстве она была беспокойной, шумной и деятельной. Шумливость и деятельность Роза не утратила до сих пор, а беспокойность натуры переросла в подобие эмоциональной нестабильности, склонности беспорядочно влипать в отношения и уклоняться от них. Хорошо еще, что и от хама Джоша она в конце концов улизнула.

Рассел выпрямился и посмотрел на дом. Окно комнаты, которую раньше занимала Роза, — наверху слева. С тех пор как Роза поселилась отдельно, время от времени в ее комнате, как и в соседней спальне Мэтта, появлялись жильцы — ученики театральных студий, где преподавала Эди, или сидящие на мели актеры, вместе с ней игравшие мелкие роли в малоизвестных театрах Северного Лондона. В целом жильцы не доставляли неудобств, не поднимались ни свет ни заря, не лезли за словом в карман и, кроме того, служили идеальным поводом, чтобы неосознанно откладывать решение о переезде в дом поменьше. Несмотря на старость, а местами и прямо-таки ветхость их нынешнего дома, без него Рассел не мыслил себя. Дом был просто данностью — в его жизни, в их жизни, результатом наследства, которое Рассел чудом получил в двадцать с небольшим лет, когда они с Эди, младенцем и двумя детьми постарше обитали в сырой квартирке над скобяной лавчонкой в переулке Боллз-Понд-роуд.

— Четыре спальни! — повторяла Эди шепотом, словно старый дом мог ее услышать. — Четыре! Куда нам столько?

Конечно, дом был в ужасном состоянии, сырой, запущенный, с порослью грибов под лестницей и сквозной дырой в крыше, через которую были видны звезды. В те времена Эди пропадала на телевидении, он — на службе, а дом не напугал их — скорее, вызвал сочувствие, так как буквально умолял о спасении. Целый год они обходились без кухни, два года — без отремонтированной ванной, пять лет — без ковров. Мэтт все детские годы прошлепал по дому в резиновых сапогах: надевал их, едва вставая с кровати, и снимал только перед сном. Неудивительно, что из всех троих детей именно Мэтт вырос убежденным консерватором, владельцем электронного органайзера и отполированных ботинок. Навещая родителей, он неизменно указывал, что трещина в потолке гостиной становится длиннее, в нижнем туалете сыростью не просто пахнет, а несет, а регулярная покраска наружных стен — разумное вложение капитала.

— Мы, богема, о таких вещах думать не приучены, — отвечал Рассел.

— Тогда слушайте, что я вам говорю, — заявлял Мэтт.

В последнее время эти слова звучали все чаще. Подолгу не бывая у родителей, а потом забегая к ним на обед, Мэтт окидывал дом новым, критическим взглядом. «Слушайте меня» — так он реагировал и на будущую роль Эди, и на новые направления работы агентства Рассела, и на выбранные Беном экзамены по программе повышенного уровня.

— Ты такой взрослый! — изумлялась Эди, с любовью глядя на старшего сына. — Как это приятно!

Однако прислушиваться к мнению Мэтта она не собиралась. Ей доставляли удовольствие аккуратные стрижки Мэтта, строгая одежда, умелое обращение с техническими новинками. Умилительно и забавно было видеть этого собранного молодого мужчину в своей кухне, слушать его объяснения, как правильно посылать эсэмэски с мобильника, и в то же время представлять его спящим в кроватке с высокими бортиками или восседающим с книжкой на горшке. Эди могла позволить себе подобные игры, потому что у нее оставался Бен, думал Рассел: Бен давал ей право не воспринимать Мэтта всерьез, расценивать его зрелость как милое притворство.

Если такая позиция и раздражала Мэтта, то он не подавал виду. И продолжал относиться к обоим родителям, как к людям порядочным до мозга костей, для которых он не жалеет любви и приземленной, практической заботы, поскольку они, очевидно, не в состоянии заботиться о себе сами. Он явно считал, что Эди балует Бена, а Роза — сама себя, но держал это мнение при себе, вытесняя на задворки своей правильной и наполненной событиями жизни. Мэтт работал в компании мобильной связи и снимал квартиру вместе с подружкой, служащей в Сити. По мнению Рассела, Мэтт вполне имел право, разглядывая аккуратную стопку надколотых плафонов и гадая, зачем их вообще понадобилось хранить, то и дело повторять беспечным родным, не обладающим его практической сметкой: «Слушайте меня».

Рассел слушал. Советам сына он следовал нечасто, но всегда прислушивался к ним. Однажды вечером в тесном баре на Ковент-Гарден Мэтт подробно и дотошно разъяснил Расселу, на чем ему следует специализироваться в работе. По мнению Мэтта, отцовское агентство, поставляющее актеров для кино и телевидения, «едва трепыхалось». Рассел, потягивающий красное вино, слегка обиделся. После второго бокала обида приутихла, а после третьего предложенное Мэттом решение — заняться поиском актеров для озвучивания рекламы — уже не казалось таким нелепым и неаппетитно-меркантильным, как час назад.

— Понимаю, реклама — это не театр, — твердил Мэтт, — зато это деньги.

— Да ведь это только деньги, и больше ничего! — воскликнула Эди спустя два часа, чистя зубы. — Разве нет? Ни единого плюса, кроме денег!