Частичка тебя. Мое счастье - Джина Шэй Страница 3

Ох, черт.

Ну, как можно быть такой нетактичной?

Наверное, можно, если ни разу в жизни не узнавал о себе такого. Что внутри тебя умер человечек. Встречу с которым ты предвкушала, боялась, но предвкушала, четко зная, что после неё твоя жизнь навсегда изменится.

И нет, на таких бестактных людей не злятся. Просто желают удачи. Чтобы это знание так и осталось для них обычным фактом "так бывает". Потому что когда это случается с тобой...

У меня опускаются руки. Глядеть в спину этой молчащей девочки, внутри которой вдруг перестало биться маленькое сердце становится еще тяжелее.

И все-таки я шагаю ко второй своей соседке поближе, касаюсь чуть дрогнувшего плеча.

– Соболезную, – тихонько шепчу, и замечаю как вздрагивают темные ресницы безмолвной девушки. Да, соболезнованиями ничего не поправишь. Но когда я выходила из больницы с похожей пустотой внутри - мне было дико больно, что скорблю одна только я. Весь мир должен был плакать.

Вот так вот и понимаешь, что у тебя даже не горюшко. Так. Фигня на ровном месте.

Так или иначе, мои глаза постоянно возвращаются к ней – к девушке, лежащей в углу палаты.

Раз за разом я видела в ней себя.

Двенадцать попыток ЭКО за три года. На меня врачи смотрели как на безнадежную.

Не все попытки были отрицательными по результатам проведения процедуры.

Два раза эмбрион приживался, но не выдерживал в моем организме больше трех месяцев.

И я была такой.

Лежащей в углу, пусть в одиночной палате частной высококлассной клиники, но примерно такой же, раздавленной, потерянной, уничтоженной. Когда ничего не остается, только свернуться клубочком и беззвучно сглатывать слезы. Беззвучно, потому что выть во всю мощь легких уже сил не осталось. А потом – встать, собрать себя воедино из тысячи осколков – опять – и заставить себя верить. В чудо. Вопреки всем поражениям, что снова и снова отшвырнут тебя в угол.

И хочется подойти, обнять её крепко-крепко, хотя бы потому, что я помню – как холодно бывает после такого удара.

Но я так не умею. И это кажется таким вопиющим нарушением чужого личного пространства…

М-да, стоит ли удивляться, что в моей жизни из друзей была только Крис, которая на мне ездила, и Ник, под начальством которого я впахивала. Оба они сами все за меня решили. Крис – плюхнулась за мою парту классе этак в десятом. Ник… Забавно с ним было. Я даже сама не поняла, как так вышло, что от вежливых отказов поужинать где-нибудь после работы мы докатились до совместного обсуждения Фрая за обедом. Я вроде как была тверда и непоколебима, а он… Тоже. Тверд и непоколебим. Это я потом поняла, что отбиться от Ольшанского в принципе сложно. Если ему что-то взбредет в голову – он это сделает. Это было неожиданное открытие, потому что внешне он кажется таким интеллигентным, дипломатичным. И никак не догадаешься, что твердолобость у него – воистину ослиная.

Вшивый, чуть что, будет говорить про баню, а Анжелочка из раза в раз скатывается мыслями к Ольшанскому. И зачем, спрашивается? Все это в прошлом, никому не нужном, отправленном на свалку.

Вот только думать больше ни о чем не хочется. Не о Тимирязеве же, да?

В груди снова начинает болезненно ныть при одной только мысли.

Все-таки он туда пролез.

Вот надо было все пресекать на корню, посылать его к черту с самого начала, не позволять себе видеть в нем никого, кроме босса.

Нет ведь, Анж захотелось себя пожалеть, почувствовать себя главным призом для интересного мужчины. Кто ж теперь виноват, что мне прилетело ответочкой?

Не знаю, как у кого, но лично для меня время, проведенное в больнице, имеет такой же вязкий, невыразительный вкус, как и местная еда, которую даже не пытаются сделать съедобной.

Из всех развлечений – только медицинские процедуры и вот эта вот удивительная викторина. Из чего и каким образом сделана та полезная гадость, которую мне принесли на завтрак.

Овсяная каша с запахом подгорелой капусты. Нет, ну правда, на каком этапе готовки эти две субстанции умудрились так крепко въесться друг в друга?

Мне выдают таблеточки – две покатые и белые. Я с подозрением кошусь на них, и интересуюсь, какая из них откроет мне путь в Матрицу. Дежурная медсестра на меня смотрит как на невыносимо умничающего человека и сообщает, что это просто магний, витаминчик для всяких психованных. Безвредный и неопасный. И в матрицу мне нужно выдвигаться как-то своим ходом.

Приходит врач – пожилая женщина с усталыми, но все-таки добрыми глазами. Мне она делает мягкий выговор, замечая, что нервы в моем положении – штука очень опасная. Выписывает мне посещение психолога и кучу анализов до кучи.

Блин, и почему у меня нет внутри этого волшебного рубильника, чтоб отключить к чертовой матери все эмоции?

Врач отходит в дальний угол, и я сама ощущаю, как напрягаются мои уши.

– Ну как ты, Катерина, готова? – ласково и сочувственно врачица касается плеча лежащей. Та ничего не отвечает, кажется – качает головой из стороны в сторону.

– Ну ничего, ничего, у тебя все еще будет, девочка… – врач делает то, что так отчаянно хотелось сделать мне – треплет девушку по плечу, – ты здоровая, молодая, все у тебя будет.

Если бы вселенная собирала петиции за счастье для этой незнакомой мне Кати – я бы прямо сейчас поставила подпись.

В какой-то момент я понимаю, что беспокойно тереблю телефон.

Пустота внутри прорывается наружу, и раз за разом тянет ручки к телефону, разблокировывает его, открывает мессенджеры, проверяет социальные сети, журнал вызовов.

Он…

Он вообще не собирается мне звонить?

И писать тоже?

Вообще ничего? Даже чего-то вроде “возвращайся скорее, мы без твоего главнокомандования загнемся”?

Нет.

Я ужасно злюсь на саму себя, но четыре раза подряд я ловлю себя буквально с поличным. Уже открывшей мессенджер и набравшей Артему заготовку сообщения.

И лишь с третьего раза, разозлившись и выйдя в меню, чтобы к черту вычистить весь диалог с ним, я понимаю, что у меня вообще-то висит несколько не отвеченных.

Алена: “Там с тобой все в порядке? Мои официанты делают ставки, насколько ты загремела в больницу. Я поставила три сотни на то, что ты сбежишь через неделю”.

Нет, определенно эта рыжая ехидная мне по-прежнему нравится.

Улыбаюсь как-то сама по себе и набираю ответ.

“Боюсь стать причиной твоего разорения, но я останусь в больнице до тех самых пор, пока меня врач отсюда не выпишет. Сама не побегу. Слишком боюсь за своего пузожителя.”

Почти мгновенно мне капает сообщение: “Ну, что ж, хорошо хоть не всю премию поставила. А ведь казалось, что это будут легкие деньги”.