Бесстыдница - Генри Саттон Страница 3

Вот почему они сейчас танцевали в столовой ее дома в Спун-Гэпе, сдвинув стол и стулья к стене. Он, Эймос Хаусман, танцевал с миссис Тэтчер, преподавательницей английского языка и сценического искусства из Спун-Гэповской средней школы. И танцевали они не какой-то простенький тустеп, а танго, со всеми немыслимыми фигурами и изощренными поворотами, так что Эймосу приходилось прямо во время танца произносить ростановские строчки, а миссис Тэтчер напоминала ему порядок выхода персонажей и подсказывала слова, когда он сбивался или забывал, — пока это еще приходилось делать довольно часто. Демосфен оттачивал свое мастерство на пляже, набивая рот камушками и обращаясь к волнам, что было куда проще, как казалось Эймосу. То, чего требовала от него миссис Тэтчер, представлялось Эймосу абсолютным сумасбродством, но, поскольку ей так хотелось, он был вынужден подчиниться. Он с самого начала согласился на ее предложение, хотя учительница предупредила его, что постижение актерского мастерства требует колоссального напряжения и изнурительного труда. И он согласился. Хотя даже не представлял, что этот процесс может оказаться столь необычным и интимным.

— «…теперь волшебной сказкой», — подсказала она.

— «…теперь волшебной сказкой. Ведь только в сказках и найдешь, Что вдруг сбываются…», э-э-э…

— Не говори «э-э-э». Лучше промолчи. Ты обращаешься к прелестной девушке. Ты безумно влюблен в нее. Ради нее ты готов на все, но ради нее же и ради своей любви ты — такой элегантный, сильный и гордый — должен скрывать свое чувство, хотя сердце твое разбито. И ты еще помнишь о своем безобразии, об ужасном носе. Ты пылко произносишь все эти слова — ведь ты гениальный поэт, но говорить «э-э-э» тебе никак не пристало.

— Извините.

— Извиняться тут не за что, — сказала миссис Тэтчер. — Но попытайся понять, какой смысл заложен в этих словах и что они значат для Сирано.

Ее все больше и больше мучили сомнения. Не просчиталась ли она, остановив свой выбор на этом долговязом и нескладном и при этом таком обаятельном мальчике.

Все-таки речь шла о главной роли в ее последней серьезной постановке. В какой-то степени ее выбор был продиктован отчаянием. Она давно мечтала поставить «Сирано де Бержерака», а съездив в Денвер и выслушав врачебный приговор, решила, что пьеса во что бы то ни стало должна быть поставлена в этом году. Другой возможности уже не будет. А Эймос Хаусман, как ей показалось, способен сыграть Сирано. Ей нравилась раскованность, даже грация, с которой двигался и ходил мальчик, когда никто за ним не следил, и независимость и уверенность, исходящие от него, когда он стоял на месте. Но вот суметь извлечь из него эти качества на сцене оказалось гораздо труднее, чем она ожидала. А ведь именно в этом — привить основы сценического искусства своим ученикам, а в данном случае этому прелестному мальчику — и заключались ее задача и ее работа. А время, отпущенное на это, неумолимо сжималось, словно шагреневая кожа. Онемение в кончиках пальцев все усиливалось, иногда вдруг отказывали ноги. Болезнь Паркинсона — такой неумолимый диагноз поставили врачи, вынеся молодой женщине окончательный и безжалостный приговор.

Вот почему ее сердцу столь близки (быть может, даже ближе, чем самому Ростану) были строки:

И я кричу: прощай — навеки покидая тебя, о жизнь моя,

Вечно дорогая, любимая,

Ты для меня была всего дороже, —

Тебе, о милая, теперь я отдаю

Последний поцелуй, последнее дыханье

И мысль последнюю мою. [3]

Эти мысли и роились в ее голове, когда она выбрала па роль Сирано Эймоса Хаусмана. Она сказала себе, что это ее последний шанс и она должна отнестись к своей задаче и к этому мальчику со всей серьезностью, должна отдать все силы и душу, чтобы научить его понимать прекрасное, научить играть и заразить духом сцены. Эймос никогда раньше не участвовал ни в одной из ее постановок, что объяснялось прежде всего недоверием, даже неприязнью, которую питал к театру его отец. И миссис Тэтчер сама пошла к Сэму Хаусману. Она рассказала Сэму все, излив душу умирающей женщины, бездетной вдовы, и умоляя его позволить мальчику принять участие в ее последней драматической постановке. Она взывала к чувству отца и к душе набожного христианина. И Сэм не смог отказать.

Теперь же ей приходилось куда труднее, потому что никакие мольбы не помогли бы ей стряхнуть скованность и оцепенение с Эймоса Хаусмана. Мальчик совершенно не владел своим телом. Сейчас он выглядел так, словно взял в аренду чужое тело в лавке ростовщика и боялся лишний раз шевельнуться. Перепробовав все средства, миссис Тэтчер решила прибегнуть к последнему и привела мальчика к себе домой, чтобы обучать его в танце.

— Ты по-прежнему произносишь монолог так, словно читаешь. Представь, что это ты сам говоришь любимой девушке. Что слова идут прямо от сердца. Тебе же приходилось влюбляться?

— Нет, миссис Тэтчер.

— Ну, пусть не настоящая любовь, но увлечения-то у тебя наверняка были. Я хочу сказать: ты же целовался с девочками, да?

— О, да, — сказал Эймос, потупив взор. Мальчик был явно смущен, но какие-то новые струнки она затронула.

— И не только целовался, верно?

— Нет, миссис Тэтчер.

Она, конечно, рисковала. И довольно сильно. Мальчик такой робкий, даже застенчивый, воспитанный в спартанских условиях, а она… Ей было уже тридцать девять. В прошлом такое привлекательное, сейчас ее лицо было уже помечено возрастом. Правда, фигура не утратила прежней стройности. Сохранилась и горделивая осанка, и изящная линия шеи, да и подбородок оставался по-девичьи подтянутым.

Миссис Тэтчер поменяла пластинку, и они продолжали танцевать уже под плавную и медленную музыку. Эймос уже не казался таким скованным. Он декламировал:

Нет, нет, моя любовь! Я счастлив этой лаской, —

И жизнь мне кажется теперь волшебной сказкой.

Ведь только в сказках и найдешь,

Что вдруг сбываются несбыточные грезы,

Что бедный принц-урод становится хорош…

А мы живем ведь в мире скучной прозы.

— Ты представь, какой горечью пропитаны эти слова, как Сирано пытается обмануть себя, возмечтав, как Роксана позабудет о его уродстве, но вспоминает, что такие чудеса случаются только в сказке. Это же крик измученной души! Раскройся! Сбрось свои оковы!

— Господи, миссис Тэтчер, я стараюсь, но… Мне как-то неловко.

— Хорошо, пусть лучше неловко, чем ты будешь стоять как истукан. Ты должен быть уверенным в себе, а не смущаться. Поцелуй меня!

— Что?

— Поцелуй меня.

Внезапность и не допускающий возражения тон играли ей на руку. Нужно было застать Эймоса врасплох. На первых порах, по меньшей мере.