Свои, родные, наши! - Елена Арсеньева Страница 29

– Так! – решительно воскликнул Говоров. – Вы меня ждите здесь, а я сейчас этого председателя найду… настоятеля…

И он ворвался в калитку.

Ну да, если чего-то Михаил Иванович хотел, он этого добивался. И отказать первому человеку в области никто не посмел. Матушка Серафима прекрасно понимала, насколько сильно зависит существование ее монастыря от этого «первого человека»! Поэтому она вышла к Говорову и терпеливо слушала его, сидя рядом на скамейке в полуарке монастырского забора и потупив глаза. При этом она думала, во зло или благо определила Кире послушание – написать письмо родным, несмотря на то что девушка хотела оборвать между собой и миром все связи?..

Ну, это одному Господу ведомо…

– Я закрою этот ваш монастырь, – хрипло, отчаянно угрожал Говоров. – Поверьте, для этого у меня влияния хватит! Моя внучка здесь прозябать не будет! Кире всего двадцать лет! Маленькая еще, не ведает, что творит. А вы рады – поймали заблудшую овцу!

– По уставу нашего монастыря Кира может стать монахиней только после тридцати лет, – сказала, наконец, матушка Серафима. – И только по собственному желанию.

Говоров вздохнул с неким подобием облегчения:

– Ох… в страшном сне не мог себе этого представить! В страшном сне!

– Понимаю, – обронила игуменья. – Трудно принять. Вы в церковь ходите?

– Нет, – хмыкнул он.

– А крест носите?

Говоров помолчал, косясь на эту маленькую женщину в рясе и клобуке, которая сидела рядом, положив на колени большие, натруженные руки (да, в самом деле, здесь все трудятся рядом на восстановлении монастыря, от мирской послушницы вроде Киры до игуменьи!), – и, потянув угол галстука, расстегнул воротник рубашки. Достал медный крестик на черном шнурке:

– Вот. Тридцать три года назад его надела на меня любимая женщина. Вот. До сих пор ношу!

– Ну вот видите, – улыбнулась игуменья.

– Так ведь это же не Бог! – возмутился Михаил Иванович. – Это любовь!

– А Бог и есть – любовь! – ласково сказала матушка Серафима, но Говоров только отмахнулся:

– Хватит этой церковной схоластики! Этого вашего опиума для народа! – Вскочил: – Хватит!

– Не волнуйтесь, – умиротворяюще сказала матушка Серафима. – Кира присмотрена. Она чувствует себя нужной. И неужели… неужели вы не видите?! – почти закричала она, и это было так неожиданно, что Говоров оторопел: – Неужели вы не видите, что девочка сломалась? А теперь душа ее должна окрепнуть. – Вздохнула обреченно: – Ведь жизнь в миру намного тяжелее, чем в монастыре!

– Да, – кивнул Говоров с неожиданным смирением. – И все-таки я буду ее ждать.

Промелькнуло воспоминание: он точно так же говорил когда-то Шульгину, мол, будет ждать Тасю. И что?!

Не дождался. И Киру не дождется. Старик он уже…

За воротами его ждали истомившиеся от тревоги Шульгины.

Сидели, прижавшись друг к другу, такие родные Говорову – и в то же время чужие.

«У Дементия есть Тася, – подумал Говоров. – У Таси – Дементий. А у меня? У меня никого нет!»

Лиля… она далеко. И ее не вернуть. Кира… она рядом, но она не вернется.

Одиночество, чудовищное, страшное одиночество навалилось вдруг, словно тьма, словно смерть.

«Родион! – вспомнил Михаил Иванович. – Родька… Он один у меня остался от прежней жизни, от семьи. Надо вернуть Родьку. Что он там прозябает директором какого-то спиртзаводишка да спивается в тюменской глуши?! От Верки вроде бы ушел, а сюда не возвращается. Гордецом стал! Ничего, ничего… я его заставлю плюнуть на эту глупую гордость, когда мы его начальством на Ветровском ликеро-водочном комбинате поставим! Приедет, будет рядом! И дом пустой стоит, а так хоть живая душа появится! Родька мне не откажет!»

И ему стало чуть легче…

* * *

Дементий Шульгин умер 9 мая.

Они с Таисией Александровной собирались на торжественное собрание ветеранов, посвященное сорокалетию Победы. Жена помогла Дементию Харитоновичу надеть парадный китель, поправила ордена, медали, белоснежный подворотничок…

– Надо очки тебе новые сделать, – сказала со своим всегдашним строгим выражением, которое Шульгин так любил. – И пожалуйста, пообещай, что после праздников сходишь к врачу.

– Обещаю, – кивнул Дементий. – Все?

– Все, – кивнула Таисия Александровна.

– А теперь скажу я… – посмотрел на ее седые волосы, тонкие морщинки на лице. И сказал то, что думал, от всего сердца сказал: – Ты у меня очень красивая. И я тебе за все… за все, за все… за все благодарен.

– Это что за настроение такое? – насторожилась Таисия Александровна.

– Песня грустная, – махнул Шульгин в сторону телевизора. – Навеяло…

Песня была не грустная, наоборот! «День Победы». Но странное вдруг нахлынуло настроение. Такое бывает даже у мужчин: кажется, что слезы подступают. Подступают, но никак не прольются…

– Я подожду тебя там, – кивнул Шульгин на кресло и сел, с трудом переводя дыхание. Надо же, как вдруг подступило… Главное, чтобы Тасенька ничего не заметила.

Хорошо поет Лещенко. Прямо за душу берет.

– Дементий, – сказала Таисия Александровна, входя с двумя парами туфель в руках. – Что надеть? Черные наряднее, но натирают, а белые к костюму как-то…

– Тася, – вдруг спросил Дементий, – ты была со мной счастлива?

– Батюшки, – пробормотала она оторопело, – это что значит – была?

Подошла, села рядом на диван, вгляделась в глаза…

– Знаешь, – сказал Шульгин, снимая очки, – меня всю жизнь совесть мучила, что я забрал тебя у Михи. Может, тебе было бы с ним лучше?..

– Лучше тебя никого нет, – тихо сказала его жена. – Я только жалею, что не сразу это поняла. Так что я все сделала правильно. Я выбрала лучшего мужчину. Своего мужчину!

– Э, нет! – ухмыльнулся Шульгин, счастливый до того, что сердце вдруг снова забилось с перебоями. – Это я тебя выбрал!

– Ну, раз шутишь, значит, все в порядке. – Таисия Александровна встала, критически взглянула на туфли: – Нет, черные все-таки лучше.

– Тася, – сказал Шульгин, – мне не страшно.

– Да что ты! – сердито махнула она рукой и нагнулась, обуваясь. – Хандрит он!

Шульгин вдруг почувствовал резкую боль в виске. Как будто кто-то приставил к голове пистолет и выстрелил… Он медленно склонил голову на край комода, рядом с которым сидел.

– Сейчас пойдем, со своими встретимся… Выпьем сто грамм наркомовских за победу – хандра и пройдет, – приговаривала Таисия Александровна. – Потом…

Потопала каблуками в пол, поднялась, взглянула на мужа.

Он сидел, склонив голову, и смотрел куда-то открытыми глазами… куда-то туда, куда живые не смотрят, ибо там ничего нет. Ничего…