Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко Страница 29

Он плыл вместе с катафалком, этот неудержимый стон, как огонь плывет по траве узенькой полоской. Не отставая, шаг за шагом он следовал за ним по сомкнутым рядам толпы, из ряда в ряд. Это был человеческий и в то же время нечеловеческий стон, исторгаемый животным подсознанием, сокровеннейшим прозрением того, что все умирает, все изменяется. Никто из нас, никто из нас не вечен!».

Голсуорси видел, что война затягивается. Все ждали, что подоходный налог чрезвычайно повысится, но в этой жизни ничего не дается даром. И люди занимались своими делами, как будто не было ни войны, ни концентрационных лагерей, ни несговорчивого Бурского главнокомандующего Девета, ни недовольства на континенте, ничего неприятного. В этом смысле в Англии наступило затишье, но оно вызывало чувство всеобщей неуверенности относительно того, что же будет дальше. Для Голсуорси было очевидно, что устаревшее должно быть развенчано и устранено, но то, что в старом порядке вещей было разумным, должно быть сохранено.

Вспоминая впоследствии этот этап своей жизни, он писал: «То был для меня период брожения и перемен. Я медленно пробуждался, осознавая истинное положение социальной жизни страны, постигая ее национальный характер. Вино бунтовало слишком яростно, чтобы его можно было спокойно разлить по бутылкам, и в конечном счете эта книга (“Остров фарисеев”. – А. К.) стала вступлением ко всем последующим, изображавшим – до некоторой степени сатирически – различные аспекты жизни английского общества». Голсуорси начал писать свою «книгу гнева» в августе 1901 года, которую сначала назвал «Язычник». В ней чувствуется и личная обида автора на английское общество с его ханжеской, лицемерной моралью, и его гражданское возмущение социальной несправедливостью. Книга очень автобиографична, но не в смысле сюжетной линии, а в отношении формирования мировосприятия автора. Главный герой романа, Шелтон, как и сам Голсуорси в недалеком прошлом, не знает чем ему заняться после отказа от карьеры адвоката. И конечно, это чувства самого Голсуорси: «Быть влюбленным – это занятие, которое отнимает все его время без остатка. Он знал, что ничего не делать не достойно человека. Странным было то, что у него никогда не появлялось ощущения, что он ничего не делает». Вместе с тем любовь для Голсуорси служит своеобразным катализатором, ускоряющим его духовное созревание. Большое значение имела для него и встреча с бродягой, французом Клермонтом, умершим много лет назад в какой-то «благотворительной организации» от туберкулеза легких, вызванного обстоятельствами его бездомной жизни. «Может, это и не “любимый герой” мой, – писал Голсуорси, – но это реальный бродяга, с которым я впервые познакомился на Елисейских полях». Вспоминая встречу в Париже с бедняком, ставшим прототипом Феррана в его романе, он отмечал: «Между нами возник антагонизм, аналогичный тому, который возникает между природной склонностью человека к лени и тем лучшим в нем, что я называю силой духа. Передо мной открылся мир неудачников, скрытый мир людей, катящихся по наклонной плоскости. Мне часто говорили, что я несколько преувеличиваю способность моих героев переживать. Смею сказать, что это правда, но, когда я смотрю на лица тех, кто меня окружает, – лица людей, которые хорошо знают, что в то время, когда они наслаждаются своим завтраком, другие молча примиряются с полным отсутствием такового, – когда я смотрю на их лица, мне трудно принимать кормящую этих сытых людей философию, которая гласит: “Бедные всегда с нами”. У меня сохранились старые пожелтевшие письма Клемонта. “Я хочу сказать, что поистине человеку, принадлежавшему к обществу людей в цилиндрах, труднее проникнуть в мир неимущих, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко”. Мне тяжело это сознавать. Но, благодаря этой случайной встрече под чириканье воробьев на Елисейских полях, родилась моя пятая книга».

В ней много мыслей самого Голсуорси, которыми он наделяет своего героя: «Я фарисей, как и все те, кто не на дне». Собственность лишила буржуа человечности; они как «наглухо заколоченная дверь», в которую не достучишься. Голсуорси задумывается над проблемой противоречия между материальным благосостоянием человека и его духовной нищетой. Как следствие, меняется его представление о джентльмене, по его мнению, это прежде всего добрый человек, который никогда не будет стремиться к выгоде за счет другого. И прежде всего, конечно, это честный человек, который, отвергая устаревшую общественную мораль, не может жить по законам общества. В противном случае он еще худший фарисей, чем те фарисеи, какие по глупости, с сознанием своей полной правоты эксплуатируют социальное неравенство. Для него отвратительны те, кто, попирая права соотечественников и особенно женщин, лицемерно доказывают, что это делается для их же блага. Однако он не мог понять тех, кто предлагал лишить всех фундаментального права собственности – основы человеческой цивилизации, т. е. выплеснуть из купели вместе с грязной водой и ребенка. Во все времена, действуя в своих интересах, фарисей свои подлые и низменные поступки демагогически оправдывает интересами общества. Фарисейство Великой Империи, над которой никогда не заходит солнце, по его мнению, проявляется и при насаждении «так называемой цивилизации» в колониях, преследующее корыстные цели.

В романе представлено и отношение автора к искусству. Для фарисея искусство, обнажающее жизненную правду, неприемлемо. Голсуорси в основу фарисейства кладет социальную демагогию, характерную для государства лжи и лицемерия. Но были ли и будут ли другие государства, возможны ли они в принципе? И очень важно его постепенное осознание того, что те, кто несет «бремя честного труда… слишком бедны, чтобы позволить себе быть добрыми», что его «доброта» порождена обеспеченностью. Общаясь с представителями правящего класса, он приходит к выводу: «Вид у них такой, словно они знают все на свете, а на самом деле они ни в чем не разбираются: ни в законах природы, ни в искусстве, ни в чувствах, ни в тех узах, что связывают людей… У них твердо установившиеся взгляды на жизнь, ибо все они питомцы определенных школ, университетских колледжей, полков, и эти-то люди вершат судьбы государства, диктуют законы, возглавляют науку, армию, религию…». А роль головной идеологической организации в стране, по его мнению, играет церковь, «протянувшая над головами простых смертных невидимую руку господскому дому».

Голсуорси отвергает не только всеядный, автоматический оптимизм, но и автоматическое, бездумное повиновение долгу, что является наиболее опасным для стабильности государственной системы. Духовное прозрение для Голсуорси, как и для его героя, трудный процесс. Посетив Оксфорд, он снова ощутил себя «избранным среди избранных», студентом «лучшего колледжа лучшей в этом лучшем из миров страны»; и признается: «Я был снобом, когда тут учился. Я верил всему, что мне говорили, всему, что делало жизнь приятной»…

Обеспокоенный ростками фашизации общества, усилением в государстве роли полиции, почувствовавшимися писателем в самом начале XX века, герой его романа пишет письмо в местную газету: «общество подвергает себя серьезной опасности, веря в непогрешимость полиции и поэтому наделяя ее слишком широкими полномочиями… – и далее, – те, на ком лежит священная обязанность подбирать людей на такие должности, где человек фактически ни за что не несет ответственности, обязаны во имя свободы и гуманности выполнять этот долг в высшей степени вдумчиво и осторожно». Логичным поэтому представляется завершение романа отказом его героя Шелтона жениться на своей невесте Антонии, исповедующей фарисейскую точку зрения: «Я не хочу видеть мрачные стороны жизни… нехорошо быть недовольным».