Фамильное дело - Жаклин Санд Страница 29

Виконт представился и представил графиню де Бриан, после чего объяснил врачу, что приехал расспросить о болезни господина де Греара. Не то чтобы Сезар искал зацепки здесь, смерть старика Гийома наверняка имела естественные причины, однако многолетняя привычка выяснять все до конца взяла верх.

Мэтр Лебрюн вытер руки поданным ему полотенцем и кивком отпустил медсестру.

– Да, конечно. Один из старых моих пациентов. Не слишком надежное сердце, хромота. Но самое плохое – это его кишечник, да простит меня дама за такие подробности. – Врач еле заметно поклонился графине де Бриан. – Желудок и кишечник. Язва желудка, ваша светлость, в точности как по труду Удена [4]. Она-то его и погубила. В первую очередь.

– Я слышал еще об эпилепсии.

– Да, верно. В легкой форме, если можно так сказать. Не проявляла себя долгие годы, но когда господин де Греар начал стареть, случился припадок или два. А уж в последний месяц перед смертью – каждые несколько дней. Только не в ней дело. Во всем виноват кофе!

– Простите? – удивленно переспросил Сезар.

– Кофе, адский напиток, созданный Господом для кары нам, – сердито бросил мэтр Лебрюн. – Господин де Греар очень любил кофе. Я предупреждал, что ни в коем случае не стоит пить его, что это вредно для здоровья, а уж для такого слабого – тем более. Но нет, господин де Греар не желал признавать слабость собственного здоровья. «Когда Господь призовет меня, тогда и отправлюсь на небеса, а кофе этому не помеха». Все смеялся. Только в последние дни понял, что был не прав, от кофе отказался, да и пить уже ничего не мог… Все вместе случилось. Желудок болел часто, сердце работало с перебоями, участились припадки – и господин де Греар нас покинул. – В устах врача последняя фраза прозвучала исключительно философски.

– Он ничего не говорил вам о том, почему составил странное завещание на случай своей смерти?

– Завещание? Да разве об этом беседуют с доктором? С доктором говорят о том, сколько раз… гм… – Врач покосился на Ивейн и закончил: – Вы поняли. О том, что болело и что нет, и как микстуры пьют. Зачем мне его завещание? Или он мне что-то завещал?

– К сожалению, об этом нам ничего не известно.

– И мне тоже, виконт. Вот про его желудок я много чего знал, а остальное меня не касалось.

– Какие лекарства он пил?

– Я составлял для него тинктуры. Тут нельзя перегнуть палку, и состав рассчитывался индивидуально. Вряд ли вас заинтересует список моих порошков. Но если пожелаете поупражняться в химии, отчего бы и нет. А вы пьете кофе? Если да, немедленно переставайте. Черный яд, вот что я вам скажу.

– Не то чтобы я рассчитывал узнать здесь нечто новое, – пробурчал Сезар, когда они вышли от мэтра Лебрюна, – однако огорчен. Возвращаемся в Мьель-де-Брюйер.

– Возможно, ты желаешь пообедать в Марселе?

– Нет. Наблюдение за Греарами важнее. Да и повар у них неплохой. – Сезар не хотел сознаваться графине де Бриан, что чувствует усталость и голова снова начала кружиться. – Несмотря на советы мэтра, я готов опустошить кофейник. Может быть, мысли мои прояснятся. Но пока я не вижу выходов, кроме ловли призраков. Расследование в незнакомом городе – дело небыстрое. Потребуется время, чтобы разыскать людей, готовых поведать нам о похождениях Мишеля де Греара, из-за которых беспокоился его отец. Одно я понял точно. Старик Гийом изменил условия завещания не под влиянием минутной слабости, не из прихоти и не в безумном порыве. Скорее это последний отчаянный крик о помощи. Старый де Греар не осмелился просить меня напрямую и заставил приехать сюда.

– Тогда твоя теория о том, что все серьезнее, чем кажется, обретает смысл, – заметила Ивейн.

– Вот именно. И мне это не нравится. Я бы предпочел версию с безумием.

Они возвратились как раз к обеду. Греары сидели за столом, а вместе с ними – все тот же улыбчивый господин де Лёба, весьма обрадовавшийся появлению Сезара. При виде Ивейн Арман и вовсе просиял; будучи представленным, наговорил комплиментов, исхитрившись пересесть так, чтобы находиться с нею рядом. Сезара сие позабавило, однако следовало относиться осторожно ко всем, даже к этому безобидному толстячку, который слушал рассказ графини де Бриан о Лондоне и забывал донести вилку с едой до рта.

На сей раз обед прошел мирно. Ивейн держалась слегка высокомерно, однако делала вид, что смирилась со своей незавидной участью – или что Сезар уговорил ее потерпеть. Она любезно отвечала на бесчисленные вопросы Армана, глядя на него с той очаровательной снисходительностью, с которой красивая и умная женщина может смотреть на невзрачного и недалекого мужчину. Даже Сабрина вступила в разговор, а Мишель вполне сносно поддерживал беседу с виконтом, расспрашивая того о нынешнем обмундировании солдат французских пехотных частей и знаменитых крымских шинелях.

После обеда подали чай и кофе в гостиной, и Сезар невольно усмехнулся, глядя, как предупредительный слуга наполняет его чашку. Кофе обычно заставлял виконта думать быстрее, однако то ли на сегодня порция оказалась великовата, то ли Сезар уже слишком много размышлял – ничего нового в голову не приходило. Виконт сидел в глубоком кресле, потягивал горячий черный напиток, горечь которого не мог смягчить даже сахар, слушал болтовню Армана и сдержанные ответы Ивейн и наблюдал за братом и сестрой де Греарами, пытаясь по их жестам, выражениям лиц, мимолетным взглядам понять, что они на самом деле думают и чего желают.

Еще Аристотель говорил, что душа и тело взаимно дополняют друг друга и воздействуют друг на друга. Тело воздействует на душу в гневе, любви и печали, потому что оно – показатель наших чувств. Душа скрывает чувства, а тело выражает их открыто. Какой-то еще мудрец, имени которого Сезар не припоминал, утверждал: как люди всегда проверяют глиняные сосуды по их звону, так и человека испытывают, послушав, как и что он говорит. Изучая людей долгие годы, что было совершенно необходимо для успешных разгадок тайн, которые скрывали эти люди, виконт весьма поднаторел в искусстве читать по лицам, притом никогда не забывая: довольно часто встречаются прирожденные обманщики. Таковы ли молодые Греары? В чертах Мишеля проскальзывали отблески скрытой порочности, слабости перед лицом страстей; мадемуазель де Греар – прячет ли она что-нибудь за этой скромной улыбкой, за широко распахнутыми глазами? Сезар примерял на брата и сестру одежды преступников, даже, возможно, убийц (хотя кого и как они убили, Господи помилуй?!), и одежды сии сидели плохо, не сходились, трещали по швам. Похоже, все это досужие домыслы, под которыми нет основания. Душевные болезни подчас столь хорошо скрываются, что даже опытные врачи не в силах определить их. Если покойник де Греар страдал такой вот скрытой формой безумия, он мог показаться друзьям, нотариусу, детям, даже мэтру Лебрюну человеком, отвечающим за свои слова и действия, хотя на самом деле таковым не являлся. Мелкие проступки сына, его вполне объяснимую юношескую безответственность (а молодые люди, желающие познать весь мир, часто бывают безответственны, это не мешает им позже стать уважаемыми и полезными членами общества) Гийом де Греар в безумии своем мог принять за смертный грех, а имя виконта де Моро всплыло в воспаленном воображении как некая спасительная возможность. Сезар знал, что, совершая свои поступки, кажущиеся окружающим необъяснимыми, непостижимыми с точки зрения морали, безумцы бывают донельзя логичны и для всего сделанного ими имеют обоснование. Если в ближайшие дни не вскроется никаких иных фактов, не стоит ли принять эту версию за верную, побеседовав с приглашенными специалистами, тщательно проанализировав все сведения о Гийоме де Греаре и в итоге опротестовав завещание? Можно ли объявить старика пребывавшим в непригодном для составления документов состоянии уже после его смерти? Виконт де Моро не сомневался, что хороший парижский юрист легко справится с подобной задачкой, нужно лишь верно указать цель.