Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 29

Тема разговора была серьезна донельзя и трогала Сашеньку засамое сердце, однако сейчас она с трудом сдержала невольный смешок.Возлюбленного девушки звали Котом, Котиком, а это было уменьшительное от«Константин». Константином звали и Сашенькиного отца, однако он терпеть не мог,когда старые друзья называли его Котькой или Котей. И рассказывал про одногосвоего давнего родственника Константина Оболенского – седьмая вода на киселе,но все же Оболенский! – которого, напротив, все именовали только Котиком.Он с самого детства был дружен с нынешним императором, НиколаемАлександровичем, и умело вытягивал из добросердечного (иногда говорилиоткровеннее – слабохарактерного!) государя одно благодеяние для своей семьи задругим. Отчего-то государь ни в чем не мог старинному другу отказать, и закороткое время некогда впавшие в нищету Оболенские порядочно разжились. Оттогосреди их многочисленных знакомых ходила довольно ехидная поговорка –Оболенские, мол, живут Котиковым промыслом .

Конечно, сплетничать об этом было неприлично, однако Сашезахотелось сказать милой девушке что-нибудь приятное, ну, она и сказала:

– У вашего кавалера очень красивое имя. Моего отца тожезовут Константином, Костей…

Девушка уставилась на нее круглыми от изумления глазами:

– С чего ты взяла, что моего миленка зовутКонстантином? Его Петром зовут, Петенькой. Ремиз по прозвищу… А, вончто! – Девушка вдруг расхохоталась. – Ты так решила потому, что я егоКотом назвала? Да нет, это не имя… Котами тех мужчин кличут, кого любят гулящиедевушки и кому они деньги со своего ремесла платят. Поняла?

Сашенька уставилась на нее, чуть ли не разинув рот.

– Какие девушки? – спросила тихо.

Незнакомка хмыкнула:

– Какие, какие! Известно какие! Ну да, я гулящая. А чтотакого? Небось не со всяким пойду, я девушка гордая, переборчивая… конечно,тогда лишь, когда в кармане не вошь на аркане, а хоть какая-то денежка звенит.Иной раз, бывает, таково-то брюхо с голодухи подведет, что хоть с чертомрогатым завалишься, лишь бы заплатил. Ох, ох, грехи наши смертные,незамолимые! – Она проворно обмахнулась крестом и усмехнулась, глядя наокаменевшую от изумления Сашу: – Ну, чего так вылупилась? Неужто ни с однойгулящей не знакома? Да ладно, отомри, небось нас куда больше, чем тебе в головувзбрести может. У меня и мамка гуляла, и тетка, ну и я по наследственной линиипошла. Среди вашей сестры, благородной, тоже такие есть. Есть, есть, я тебеточно говорю! Только те не на углах стоят или, к примеру, в номерах да веселыхдомах мужчин принимают, а в церкви мясо свое за большие деньги продают старымда уродливым. Вот и вся разница. А что коты у нас есть, которые нашим девичьимдоходом живут, так разве у вас их нету? Сколько случаев знаю, когдамолодой-пригожий, раскрасавец собой, еще и голубых кровей, да пообнищавший,нарочно присватается к уродине богатой, чтоб герб свой облезлый позолотить.Тоже на женино приданое живет. Только наши коты – они честные да гордые. Они унас деньги берут, а гонор свой в обмен не продают: мой-то кот выручку возьметда тут же, чтоб не возомнила шибко о себе, фингалов наставит по всей роже и повсей фигуре. А ваши благородные на богатых женятся – и все, и словно померлизаживо, тесть с тещей да и жена об них потом ноги вытирают, словно о тряпкукакую, от былого гонора одна ветошь остается, а герб только и годится, что кдверям нужника его приколотить…

Она умолкла – перевести дух, – поглядела наошеломленное Сашино лицо и засмеялась:

– Эк я тебя взяла – прямо в вилы! Ничего, не тушуйся, яж не в обиду тебе говорю. Всяк, знаешь, себя обороняет, и у нас, у уличных,тоже своя гордость есть. А брезговать в жизни никаким человеком не след, малоли для чего пригодится. Человеком пренебрегать – все равно что в колодезьплевать. Ты, значит, к матушке Варваре-великомученице все ж таки сходи замолебствием, а коли не поможет – сыщи меня на Рождественской улице, в нумерах«Магнолия». Это за домом Храбровых, в полугоре, за квартал от Строгановскойцеркви. Спросишь Милку-Любку – меня там всякая собака знает. Я тебя к колдунусведу. Ничего, никуда твой миленок не денется, вон где он у нас будет… –Девушка со странным именем Милка-Любка показала Саше стиснутый обветренныйкулачок и для пущей убедительности еще и покачала им из стороны в сторону –совершенно как делала полчаса назад Клара Черкизова, говоря о том же самомчеловеке… – А ежели соперница есть, то мы ее со свету сведем! Как питьдать, вот те крест святой, истинный! – И Милка-Любка снова перекрестилась,но на сей раз уже совсем по-другому: истово, с поясным поклоном, оборотясь приэтом в ту сторону, где находилась Варварская улица, а значит, и часовняупомянутой великомученицы. – Ну, прощай покуда, мне уж пора, вечереет,скоро клиент валом повалит. Ныне, накануне поста, всяк норовит разговеться. Амадам наша криклива, терпеть не может, когда девушки к гостям опаздывают. Хранитебя Господь!

Она отвесила Сашеньке точно такой же поясной поклон, какминутой ранее – святой мученице Варваре, и ринулась бегом через Острожнуюплощадь. Вскоре и след ее растаял в наступающих сумерках.

* * *

Шулягин, видимо, почуял в словах начальника сыскного отделакакой-то намек, потому что с надеждой поднял голову.

– Наоборот? – повторил настороженно.

– Вот именно, – кивнул Смольников. – А ну-ка,господа, выйдите за дверь, – приказал он полицейскому и фотографу. –Вы, господин Охтин, останьтесь.

Помолчал, ожидая, чтобы все вышли, и тихо, вкрадчивоспросил:

– А что, Шулягин, хотел бы ты нынешний день назадвернуть?

– Как это? – нахмурился тот непонимающе.

– Да вот мне господин Охтин говорил, ты сокрушался,мол, внутреннего голоса своего не послушался. Советовал тебе сей голос Охтинуне доверяться, а ты доверился… Так вот – хочешь, я одним мановением руки таксделаю, что ты его послушаешься? То есть все будет так, как будто ты кгосподину Охтину не подошел, товар ему свой фальшивый, преступный не предложил,а значит, полиции не попался и арестован не был.

Охтин резко повернулся к начальнику, глянул возмущенно,однако же ничего не сказал, ни слова.

– Как это? – повторил Шулягин, совершеннорастерянный.

– Ну что ты, право, словно глупый попка, долбишь: «какэто?», «как это?» – сердито перебил Смольников. – Так и будет, как ясказал. Слово даю: воротишься домой со всей лабораторией своей, только…

– Только – что? – вытянул шею Шулягин, отчего егодлинный тонкий нос словно бы еще длиннее стал.

– Только расскажи мне, как ты в цирковых труппах в своевремя состоял, с кем дружбу водил, – предложил Смольников самымневиннейшим тоном.