Сеть Сирано - Наталья Потёмина Страница 28

Тетка вошла в свою комнату и закрыла дверь на ключ.

Потом села за компьютер и открыла сайт знакомств. Общая папка, первый по списку. Марат, тридцать шесть лет, метро Октябрьская.

Откуда ты взялся, пацан? С каких поднебесных высот вернулся? Что не леталось тебе там, не вальсировалось? Не дышалось свежим воздухом, не моглось? Может, воспоминания нахлынули? Или по нам, грешным соскучился? Или долги какие остались не отданные?

Здравствуй, Тюльпан, это я.

Не узнаешь?

Это я, Тюльпан, Танька! Ну та, из соседнего двора, которая на твоих похоронах еще в грузовик не могла влезть… Все хохотала, хохотала… Помнишь,? Волосы такие белые, голубые такие глаза?

А еще джинсы. Ну, как ты не помнишь?! Самые первые в нашем дворе, штатовские! И музыка из моего окна все время орала? «lovin Spoonfulls», помнишь? «О бэби, бэби, бэби, я твой дегенерат… О, бей ты, бей ты, бей ты, я буду только рад…».

Танька я! Другана твоего, Епифанова соседка!

Его день рожденья, помнишь? Ну, мы с тобой тогда еще «Агдамом» обожрались? На улицу вышли подышать? А ты говоришь, давай покатаемся? А я говорю, на чем? А ты говоришь, вон на тех «Жигулях», а я говорю, поехали, а ты засмеялся и сказал, что твой предок очень бы обрадовался, если бы нас сейчас увидел. Но мы все равно сели и поехали. Быстро так, страшно. Но это сначала было страшно, а потом весело. А за нами менты, помнишь? Как мы долго от них уходили. А потом в гаражи заехали. Ты еще фары выключил, и мы чуть ворота не снесли, помнишь? А они все ездили, и ездили, сиреной орали. А нам что? Мы в гараже. Ты еще целоваться полез. А я говорю, холодно. А ты говоришь, сейчас тепло будет, и печку включил. И стало тепло. И ты полез ко мне в лифчик, но быстро разочаровался, и снова захотел целоваться. Я тоже захотела, но ты вдруг отключился. Надо же так нажраться, подумала я? И решила вытащить тебя на воздух. А ты, гад, такой тяжелый, а я такая медсестра. Вынесу, братишка, не бойся. Сначала ворота открыла, потом за тобой вернулась. Ты весил сто тонн. И голова, как помпончик болтается. А лицо белое. А страна такая огромная. И ее надо защищать. И я тебя спасу, пацан, мы еще детей нарожаем. И вытащила тебя из воронки. И грудью своей накрыла. Накрыла, и тоже отрубилась. А когда врубилось, было уже светло. Нам в лицо фары от другой машины светили. Дядька какой-то сказал, что мы в одной рубашке родились. С включенной печкой в закрытой машине, да еще в гараже долго не живут. А я подумала, что это не рубашка, это все «Агдам». Из-за него тебе раньше времени смерти плохо стало. А тут я, сестра милосердия. Танька, ты мне жизнь спасла, сказал ты. Чего там, сказала я. Если что, обращайтесь, мол, я еще не то умею. Но ты больше не обратился. И я вот не спасла. Хотя, наверное, могла бы…

Ты помнишь, Тюльпан?

Твой балкон был как раз напротив моего. Я просыпалась вместе с тобой, и вместе с тобой спать ложилась. Не рядом, конечно, а через двор. Лежу, думаю. Вспоминаю твои ресницы. Как они дрожали тогда, когда ты умирал. И губы синие.

Хочешь, я расскажу тебе про твое утро? Про ночь я мало знаю. Ты возвращался поздно, и я не всегда тебя дожидалась. А утром — другое дело. Мы вместе вставали, я к — окну, ты — на пробежку. Ноги в кеды и вперед. А за тобой Найда, собака наша дворовая. Она одного тебя любила. Как, впрочем, и я. Одного тебя. Всю жизнь. Теперь я это точно знаю.

Хреново там у вас, на облаках? Скучно, наверное? Зато бегать не надо. Взял и полетел! Крылья у тебя белые, большие…. А сам ты черный. Черный тюльпан. Почему мы начали так тебя называть, я не помню. Вроде бы фильм такой был про благородного разбойника, и ты был очень на него похож. Это уже потом твоим именем самолет назвали, который таких, как ты ребят, из Афгана доставлял.

Вот так, Тюльпан, у каждого поколения своя бойня. Если б не она, ты б старше был, а я была б моложе, мой милый, если б не было войны.

Почему ты вернуться? Почему? Может, ты прилетел за мной?

Тетка провела рукой по волосам на портрете. Какие длинные волосы. Ты таких никогда не носил. Но тебе — ничего так, идет. И имя какое странное — Марат. Но зато красивое, звучное. Бедный, бедный Марат. Бедная, бедная Танька.

Тетка понимала, что она сходит с ума. Но если я это понимаю, думала она, то значит, я еще недостаточно сумасшедшая. Значит, еще можно побороться за свою голову, если не продолжать.

Не продолжать, что? Не продолжать сходить с ума добровольно.

Это всего лишь случайное сходство, уговаривала себя тетка. Бывает так в жизни, выхватишь в толпе чужое лицо, и оно вдруг покажется тебе до боли родным. И это гнетет тебя и мучает. И ты начинаешь вспоминать, где, когда, при каких обстоятельствах мы могли встречаться? И чем больше ты об этом думаешь, тем меньше у тебя получается. И не может получиться просто потому, что в этой жизни мы видимся впервые. Чего не скажешь о прошлой…. Но, находясь в здравом уме и светлой памяти, разве можно в это поверить? Другая жизнь? Другие встречи? Другие страны и города? А может быть, даже планеты? Нет! Это невозможно, немыслимо! И голова снова кипит, и шарики вращаются, но где-то в глубине подсознания стоит очень прочная заслонка, которая надежно блокирует процесс, оберегая нас от открытий, к которым мы, видимо, еще недостаточно подготовлены.

Вот и мне надо отгородиться, подумала тетка. Экран поставить между собой и фотографией на компьютере. Чтоб не свихнуться ненароком. Не обжечься. Из этих глаз бьет огонь. Тетка машинально тронула курсор и спустилась ниже, к анкете.

«Честен, прямолинеен, груб… Активен, агрессивен, вероломен… Нахален, страстен, рьян… Заботлив, нежен, обходителен… Циничен, артистичен, приставуч… Пеку блины, жарю картошку… А к мясу вообще никого не подпускаю… В хороших руках… излучаю тепло… Отвечу благодарностью…»

Теперь понятно, улыбнулась тетка, у кого Епифанов спёр свой текст. Вернее одолжил, так сказать, по дружбе. Сашка же двух слов в предложении связать не мог, а Тюльпан был умный парень, начитанный. Непонятно только, почему они вместе ко мне пришли? По старой памяти, что ли? С одним я сексом занималась, другим я бредила, и вот, наконец, оба, оценили?