Барон. В плену твоих чар - Джоанна Шуп Страница 28

Эйва выдохнула и сделала еще один глоточек замечательного напитка, бокал с которым Уилл сунул ей в руку некоторое время тому назад. «Французский коньяк», – объяснил мужчина и, прежде чем заняться приготовлениями к их отъезду, велел обязательно это выпить. «Я отвезу вас домой», – вот и все, что он сказал, выходя из вагона.

Руки Эйвы до сих пор тряслись. Боже праведный, она еще никогда в жизни не была так напугана! При обычных обстоятельствах женщину нисколько не смущал ее маленький рост, но в обезумевшей толпе рост и вес человека могли означать жизнь или смерть. Люди, бешено толкающие ее со всех сторон… Эйва дважды упала на землю, прежде чем в конце концов добралась до фонарного столба. Когда же она там оказалась, то решила ждать до тех пор, пока не приедет полиция или пока разошедшаяся публика не выпустит пар.

Но долго ждать Эйве не пришлось. За ней пришел Уилл. Он отыскал ее, отважно ринулся в самую гущу толпы, чтобы спасти. Эйва просто не могла в это поверить, особенно если учесть, что они постоянно ссорились. Нет, ну действительно, она ведь была для этого человека не чем иным, как досадной помехой, которую ему хотелось устранить. Так зачем ему было спасать ее?

Эйва отогнала эту мысль. В данный момент мотивы Слоана ее не интересовали. Конечно, она подумает над этим позже, но не сейчас. Эйва сидела в его роскошном вагоне, уютно устроившись на обитой бархатом мебели и попивая изысканный напиток из тяжелого хрустального бокала. В настоящее время она испытывала к Уиллу лишь глубокую благодарность.

Ей на глаза попался зонтик, валявшийся на полу. Уилл спас его – казалось бы, простой поступок, но Эйва была тронута до глубины души. Хотя этот зонт почти ничего не стоил, он представлял для нее большую ценность, и его невозможно было бы заменить другим. Разумеется, Уилл был сбит с толку ее настойчивыми требованиями забрать эту потрепанную вещь, но все равно сделал это.

Эйва снова пригубила коньяк, надеясь смыть внезапную нежность, сдавившую ей горло. С ее стороны было бы слишком опасно проникнуться к Уиллу теплыми чувствами. Он был своенравным и заносчивым – упрямый человек, который привык все делать по-своему. Его мир – балы и шампанское, дебютантки и котильоны, – Эйва даже представить себе не могла все это. Она знала рабочий Нью-Йорк, покрытый грязью и копотью, где никогда не хватает денег и времени на простые человеческие радости.

И все же сейчас Эйва могла хоть чуть-чуть насладиться, вкусив прелестей другого мира. По крайней мере, она заслужила это, явившись сюда сегодня по требованию Уилла.

Расслабившись на мягком диване, женщина огляделась по сторонам. Этот вагон мог бы принадлежать королевской семье – впрочем, она догадывалась, что мало кто в Америке достиг такого же уровня, как Слоаны. Бог ты мой, этот длинный вагон с отделкой из темного красного дерева и золоченой фурнитурой был красивее, чем большинство богатых домов, какие ей приходилось видеть. Вдоль потолка тянулся ряд окон с витражами, наполнявшими внутреннее пространство разноцветным освещением, отчего в душе возникало праведное благоговение. Две зоны для отдыха были обставлены прочной мебелью с яркой обивкой, а дополнительное освещение обеспечивали боковые газовые светильники с хрустальными плафонами. Лежавшие под ногами прекрасные экзотические ковры ручной работы, без сомнения, были привезены из страны, о которой Эйва никогда не слышала.

Слоан ведь управляет железной дорогой. Неужели ты думала, что он путешествует, как простой смертный?

Пропасть между ними никогда еще не казалась Эйве такой непреодолимой. Уилл сыграл роль рыцаря на белом коне, спас ее и отвез в свой причудливый замок-вагон… вот только ее трудно было назвать сказочной принцессой.

Эйва была рождена не для богатства и роскоши. Ее родители были простыми рабочими – третье поколение ньюйоркцев, постоянно озабоченных тем, как прокормить и одеть свою семью. Когда же в восемьдесят пятом году они умерли от гриппа, жизнь их детей стала пугающе угрюмой. Эйва голодала по нескольку дней, чтобы у ее братьев и сестры была еда. Она продала все ценные вещи, которые у них были. Чинила и штопала одежду при тусклом свете газового рожка, пока ей не начинало казаться, что ее глаза скоро вылезут из орбит. И к тому моменту, когда у Эйвы родилась идея стать мадам Золикофф, ее уже не раз посещала мысль о том, что есть только одна профессия, которая поможет им выжить.

Вдруг дверь распахнулась и в вагон по ступенькам вбежал Уилл. Его белокурые волосы были аккуратно причесаны, одежда идеально отглажена – и не скажешь, что совсем недавно он сражался с неуправляемой толпой. Интересно, способно ли что-нибудь выбить этого человека из колеи?

– Отъезжаем через десять минут, – объявил он, направляясь к застекленному бару, в котором стояло несколько хрустальных графинов.

Схватив один из них за горлышко, Уилл налил добрую порцию янтарной жидкости в тяжелый стакан с толстым дном и залпом осушил его.

Хм. Возможно, он все же взволнован сильнее, чем ей казалось вначале.

Вновь наполнив свой стакан, Уилл опустился в кресло напротив дивана, на котором сидела Эйва, и вытянул длинные ноги. Женщине очень не понравилось, что она обратила внимание на его мускулистые бедра и мощные широкие плечи, обтянутые тонкой тканью пальто. Но она ничего не могла с собой поделать: ее кровь закипала от возбуждения от одного только его присутствия. Неожиданно в голове у Эйвы прозвучал голос матери: «Я всегда знала, что от тебя, девочка, будут одни неприятности». Если бы Эйва получала хотя бы цент всякий раз, когда слышала эту фразу, семья Джонс смогла бы каждый день есть на ужин жареного фазана.

Перед глазами у женщины все еще стояла картина: Уилл, словно генерал на поле битвы, прорывается через этот хаос, и никто и ничто не в состоянии его остановить… При воспоминании об этом по ее телу разлилось приятное тепло.

– Я сожалею о том, что сегодня случилось, – сказал Уилл, отвлекая Эйву от размышлений. – Разумеется, я не хотел причинить вам вред.

– Надеюсь, что это так. И спасибо, что нашли меня в толпе. Я уже боялась, что мне придется ждать, пока они не поубивают друг друга или пока не начнется дождь.

Уголок его губ едва заметно приподнялся, но это было единственное свидетельство того, что услышанное ему понравилось.