Вся палитра нежности - Светлана Демидова Страница 28

Прокофьев встретил его с обнаженным волосатым торсом и очень удивленной физиономией. Поддерживая махровую простыню, которой были наскоро обмотаны его тощие чресла, Никита спросил в стиле растревоженного тинейджера:

– Ты че?!

– Поговорить надо, – скупо отозвался Вербицкий, отодвинул полуголого товарища в сторону и прошел в его гостиную, где без всяких церемоний сел на диван и даже указал компаньону на его же собственное кресло.

Никита опустился на самый краешек, будто ему надо было срочно куда-то бежать и он присел на секунду только из уважения к боссу.

– У тебя что, баба? – догадался босс.

Прокофьев скромно кивнул.

– Ты окажешься в ее жарких объятиях тем быстрей, чем четче и понятней ответишь на мои вопросы.

Никита опять кивнул, как ученик, которого после решения последней задачки обещали отпустить из постылой школы на все четыре стороны.

– Так вот… – начал Вербицкий, и именно в это время за стенкой что-то грохнулось на пол и явно разбилось.

Мужчины в унисон вздрогнули, а в распахнувшиеся двери влетела женщина с короткими белокурыми волосами, перехваченными ярким обручем. Одной рукой она придерживала на груди яркий коротенький халатик, а в другой – держала за горлышко часть разбитой винной бутылки, с внутренней поверхности которой стекали на ковер и прямо на ее обнаженные ноги густые винные капли, красные, будто кровь.

– Никита… я… не хотела… – начала она и, увидев сумасшедшие глаза своего любовника, обернулась.

Александр Вербицкий встретился взглядом с Ириной Кардецкой. Он не смог произнести ни слова, а Ирина смогла.

– Теперь вам понятна причина моего отказа? – спросила она очень спокойным голосом.

Вербицкий кивнул ей точь-в-точь таким же образом, каким ему только что кивал полуголый Прокофьев.

– Объясни ему детали, Никита, – опять сказала женщина и отпустила полы халатика, будто для того, чтобы Александр Ильич мог обозреть тело, которое досталось другому. Вербицкий только вознамерился стыдливо отвести глаза, но Ирина, поглубже запахнувшись, уже скрылась за дверью.

Оставшиеся в комнате мужчины некоторое время молчали, сидя друг против друга. Наконец Никита разродился вопросом:

– Саша, тебе детали нужны?

Вербицкий в раздумье пожевал губами и ответил:

– Скорее, объяснения.

– Чего тут объяснять-то? – взвился вдруг Никита, вскочил с кресла, и махровая простыня упала на пол, обнажив не слишком привлекательную нижнюю часть компаньона Вербицкого.

Александр Ильич невольно улыбнулся и произнес:

– Вот скажи, Никитка, за что тебя бабы любят? Ты же страшный, как… я не знаю что… тощий, желтый, лысый, кривоногий, да еще и волосатый, как… орангутанг!

Прокофьев, еще не отойдя от шока, пожал тощими плечами, а потом все же сказал:

– Шут его знает! Может, за то, что я сам их люблю!

– Прямо так вот всех и любишь?!

– Ну… тех, кто находится в моей постели – обязательно!

– А потом?

– Потом?

– Ну да… когда из постели выскакивать приходится – продолжаешь любить?

Никита в раздумье почесал желтую залысину и ответил:

– Видишь ли, Саша… Мои женщины… они долго помнят, как я их… одаривал… как говорил комплименты, как любил… ну… в постели, а потому прощают все остальное…

– То, что ты их бросаешь?

– Я не бросаю. Я просто не женюсь на них, а если какая-нибудь опять захочет провести со мной ночь – я никогда не отказываю.

– И начинается второй круг великой ночной любви?

– Ага, начинается…

– Ты – самый гнусный и циничный бабник из тех, с кем мне доводилось встречаться, – усмехнувшись, заявил Вербицкий.

Прокофьев широко улыбнулся, обнажив неровные крупные желтые, как залысины, зубы, сказал:

– И тем не менее эти самые бабы меня почему-то любят.

– Ирина – не баба! – резко бросил ему Вербицкий.

Никита тут же перестал улыбаться и очень серьезно сказал:

– Да, Ирина – не баба… Ирина – это Ирина…

– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми!! – рявкнул Александр Ильич.

Прокофьев обернулся простыней, как римской тогой, и торжественно произнес:

– Кажется, я на ней женюсь, Саша.

– Чего-чего?! – Вербицкий посмотрел на него с ироничным прищуром. – Ты?! Женишься?! С какого перепугу?!

– Не с перепугу, а… кажется… по любви, в общем…

Александру хотелось еще сильнее прищуриться и уже не иронично, а как можно ядовитее повторить: «Чего-чего?!» – но вдруг он понял, что Прокофьев не шутит. У банкира тут же мелко задрожало колено больной ноги, и он вынужден был положить на него ладонь, чтобы успокоить его предательское трепыхание. Проглотив вязкий ком, который неизвестно откуда взялся у него во рту, Вербицкий проговорил жалким чужим голосом:

– Так она ж блондинка…

– Блондинка… – эхом отозвался Никита.

– А ты любишь брюнеток…

– Брюнеток…

– Так чего же вдруг поменял ориентацию?

– Кто его знает… Поменял, в общем… Говорю же – любовь… кажется…

– Так, может, только кажется? – схватился за соломинку Вербицкий.

Прокофьев поднял на него свои огромные вишневые глаза, и банкир вдруг понял, что только за них и можно влюбиться в Никиту. Понял, но принимать этого в сердце не хотел, а потому крикнул:

– Да ты посмотри на себя в зеркало, Никитка! Ты же чистое страшилище! Козлоногий сатир!

– Знаешь, Саша… Я ради Ирины готов был бы перекроить себя, наподобие Джексона… Хотел даже узнать адрес клиники, где Васька уродовался, но… В общем, все дело в том, что она… то есть Ирина, принимает меня в таком виде, в каком я вот тут перед тобой сижу… почти что голый и… действительно жутко страшный…

– Да в чем же дело, Никитка?! – с горечью воскликнул Александр Ильич. – Неужели я не замечаю, что давно воспринимаюсь женщинами ветхим стариком?!

– Да не в том дело, Саша! Ты до сих пор мужик хоть куда! Ну… если и не Голливуд, то какая-нибудь наша киностудия – точно отдыхает…

– Тогда объясни, как так получилось, что ты увел у меня из-под носа женщину?

– Откуда я знаю! Может, все дело в том, что я как увидел ее в новом имидже у Ярушевичей, так сразу и влюбился! А ведь ты нет…

– Что «нет»?

– Ты ведь не влюбился?

– А кто ей этот новый имидж организовал? – ушел от ответа Вербицкий.

– Ты лучше ответь на мой вопрос, Александр Ильич: ты любишь Ирину?