Обман зрения - Югетт Бушардо Страница 28

Кроме зеленого весеннего платья, платья купленного специально для него (неосознанная, неловкая попытка обольщения), у меня нет ни одного приличного наряда; Рафаэль уже давно понял, что я страдаю полным отсутствием вкуса и что давно махнула рукой на все попытки привести себя в более менее «божеский» вид. Он, конечно же, слышал замечание, сделанное той ужасной пожилой дамой в ресторане в Ниме. И вообще, у него такой тонкий слух, что он воспринимает малейший шум, любые перешептывания у нас за спиной.

Это моя ошибка? Нет. Сколько раз за последние несколько недель я пыталась все это ему рассказать? Он постоянно перебивал меня. Постоянно отказывался понимать. Постоянно, уж не знаю, из какой изощренной жестокости, требовал, чтобы я расставила все точки над «i», чтобы объяснила ему еще и еще раз, почему я решилась на ложь, в которой мы погрязли. Мы? Да, мы! Не я одна… Вот, я наконец нашла зацепку, возможность оправдать себя… Он тоже врал; как он превозносил мой голос в первые дни нашего знакомства, чтобы внушить мне, что любит меня, не замечая изъянов…

Но, в конце концов, Сара, он действительно любил тебя. Его ласки… Твоя рука зажата в его, и вы вместе отправляетесь на прогулку по кварталу… Жар, нежность, сила этой руки… А как он прижимал тебя к своей груди, сжимая так крепко, как будто пытался задушить… Ласковый поцелуй в изгиб шеи, исполненный скрытой страсти, поцелуй при каждой встречи… Он тебя любил… Но почему ты говоришь в прошедшем времени, Сара? Ведь еще совсем недавно, позавчера, вчера, несколько часов назад, перед этой идиотской сценой. Да и сама эта сцена, что он понимал, что он видел? Ведь ты не произнесла ни слова. Твои гримасы? Он слепой, Сара, и не видит твоих гримас. Стакан, летящий через всю комнату. Ну и что, он слишком много выпил, вот и все, ты подняла шум из-за ничего.

Я еще не успела свернуть с улицы Майе на улицу Шерш-Миди. Я колебалась. Я оглянулась. Никого, кто бы мог удивиться моим метаниям туда и обратно. Я возвращаюсь к Рафаэлю.

* * *

И вот я вернулась. Мое отсутствие длилось… пять минут? Десять? В квартире ничего не изменилось, Рафаэль продолжал сидеть около пианино, голова опущена, руки зажаты между коленями. Он не обратил внимания на мое возвращение, остался неподвижен. Я приблизилась к нему в порыве чувств, он отшатнулся. Я уселась на диван. Я пыталась говорить, выдавить из себя хотя бы одно слово, объяснить — все напрасно. На меня накатило странное чувство оцепенения, мое горло парализовало, голос отказывался служить мне; со мной случалось подобное, когда я была маленькой: охваченная паническим ужасом, страшась темноты, я пыталась позвать на помощь взрослых, что расположились на первом этаже дома, занятые своими разговорами, своими делами. Что тогда, что сейчас, я не могла произнести ни звука. Сколько времени мы провели вот так, молчаливые, окаменевшие, удаленные друг от друга на миллионы световых лет, разделенные всего несколькими метрами темноты?

Тишину нарушил резкий телефонный звонок. Рафаэль по-прежнему не двигался. Я взяла трубку: мужской голос, он удивлен, что слышит голос женский. Я делаю знак Рафаэлю, секундой позже осознаю всю никчемность этого безмолвного жеста. Когда я кладу руку на его плечо, он подскакивает, как будто ему обожгло кожу, он отталкивает трубку. Перед тем как повесить ее, я произношу:

— Рафаэль сейчас себя плохо чувствует, перезвоните через часок.

— Зачем ты вмешиваешься? — кричит он мне. — Я не прошу тебя отвечать на телефонные звонки, я вообще тебя ни о чем не прошу! Зачем ты вернулась? У тебя есть твоя собственная квартира? Я вообще не обязан давать тебе приют!

Я вновь замолкаю, сажусь на пол, стараюсь спрятаться в крохотном закуточке между комнатой и полукруглой входной дверью. Он кричит все громче, я понимаю, что он готов взорваться, я вижу его сжатые кулаки, его тело развернуто в мою сторону, его поза кажется мне угрожающей. И вновь высказываются все те же претензии: я сама призналась, что врала ему с самого начала, я, вне всякого сомнения, издевалась над ним, я смеялась за его спиной над его увечностью, я не нахожу его достаточно хорошим для женитьбы, конечно я нашла прекрасный вариант, я могу скрасить свое одиночество за его счет.

Почему я продолжала упрямо прижиматься к стене, как парализованная, почему продолжала молчать? Почему даже не попыталась ответить на его обвинения? Возможно, он ждал всего одного жеста, одного слова? Нет, я оставалась недвижимой, покорная жертва, готовая сносить все удары и оскорбления. Я плакала. Он двинулся на мои рыдания, схватил меня за плечи, отвесил мне пощечину, кинул на пол, я не пыталась сопротивляться, не пыталась бежать. Дальше я не помню… Когда он бросился на кухню и вернулся оттуда, вооружившись двумя бутылками, содержимое которых вылил на ковер, когда он кинулся к моему укрытию, я закричала, вскочила, открыла входную дверь, чтобы позвать на помощь. Он продолжал громить квартиру, он крушил все подряд… Я пыталась успокоить его, он разорвал мою одежду, стал таскать меня за волосы, стегать своей тростью, еще и еще, рыча нечто нечленораздельное. Дверь во двор была распахнута настежь. Когда из нее на крыльцо стали вылетать различные предметы, соседи пооткрывали окна, зазвучали взволнованные голоса; старушка-соседка с верхнего этажа крикнула, что звонит в полицию, и почти что сразу же на улице взвыла сирена полицейской машины…

Я утверждала, что не стоило приезжать: нет, обычно он не прибегает к насилию; нет, конечно, нет, он не пьет; нет, я не ранена, лишь несколько царапин; он не совершил ничего серьезного, его следует как можно скорее отпустить обратно; да, у меня есть ключи от квартиры, я закрою дверь, как только наведу порядок; затем я вернусь к себе; нет, мы не живем постоянно вместе, у меня есть совсем неподалеку своя квартира. Разберитесь побыстрее, я уверяю вас, что это недоразумение, несчастный случай. Это не его вина, во всем виновата я сама…

* * *

Мне потребовалось около двух часов. Я заскочила на улицу Ферранди, чтобы переодеться, привести в порядок лицо. Комиссариат VI округа встретил меня шумом, трелями телефонных звонков, громкими выкриками из кабинетов. Я обратилась к дежурному полицейскому.

— Я пришла по поводу Рафаэля Мартинеса… — и добавила совсем тихо, почти шепотом: — По поводу слепого… улица Майе.

Мужчина махнул рукой в сторону коридора:

— Он ведет себя тихо, не шумит! Это так печально… Слепой!

Затем он опускает глаза к своему журналу и внезапно преображается — передо мной вновь строгий служащий:

— Что вы хотите? Ваше имя? Вы будете подавать жалобу?

— Нет, я не стану подавать жалобу. Рафаэль — мой муж (я произношу это «мой муж»). Небольшой приступ гнева, всего лишь. Это сугубо личное дело. Это соседи по незнанию вызвали полицию, они подняли переполох из-за пустяка.

Я произношу все это чрезвычайно решительно, я настроена бороться. Полицейский останавливает меня, он явно боится, что сейчас на него начнут изливаться мои откровения, подробности семейной жизни…

— Вы знаете, я всего лишь дежурный. Я вызову офицера, который занимается данным делом…