Тайный дневник Исабель - Карла Монтеро Манглано Страница 28

— Если ты уже закончила завтракать, Исабель, то мы можем ехать, — вдруг заторопился ты, наверняка испугавшись того, что твои планы могут сорваться.

— О-о, Ларс, у тебя просто incroyable [32]жизненный тонус, — сказала, улыбнувшись, Надя.

— А ты, дорогая моя, необыкновенная красавица, — отозвался ты, целуя ей руку. — Жаль, что ты растранжиришь свою красоту на моего брата.

Было очевидно, что ты нисколько не уважаешь ни меня, ни то, что мне принадлежит, — будь то рогалик или барышня.

* * *

Я помню, любовь моя, — с отчетливостью приятных воспоминаний — сводчатый потолок, покрытый разноцветными фресками, изображающими сельскую жизнь и вызывающими те же самые ассоциации, что и «Пасторальная симфония» Бетховена. Я помню лучи света и большие бочки, которые, преграждая путь этим лучам, отбрасывали тени, похожие на языки, лижущие стены. Все это создавало одновременно и загадочную и уютную обстановку. Я помню пыль и сырость, воспринимаемые не как следствие неухоженности, а как некие декоративные элементы. А еще я помню застоявшийся запах спиртного — по-моему, очень старого шнапса и, скорее всего, уже пришедшей в негодность мадеры. Я помню тебя, затмевающего собой все и вся, всегда оказывающегося там, куда направлен мой взгляд, всегда улыбающегося, когда я на тебя смотрю… Ты господствовал в тех живописных помещениях, которые представляли собой винные погреба замка Брунштрих, — эдакая patchwork [33]кусочков Австро-Венгерской империи, в которой угадывались горы Тироля, озера Баварии, злаковые поля Венгрии, амбары Чехии, леса Трансильвании… Ты господствовал, как цыганский барон, как предводитель всех цыган, над всей этой разношерстной толпой, которая сменила шелка на сукно и превратила наряды, надеваемые крестьянами во время сельскохозяйственных работ, в еще один предмет забавы, и которая, подчиняясь воле бога наслаждений, пьянствовала и веселилась.

Он был удивительным, этот вечер — вечер фольклора и пива, танцоров чардаша и шалей с цветочным рисунком, аккордеонов и мадеры… Еще одна экстравагантность замка Брунштрих.

Я танцевала с графом Николаем Ивановичем Загороновым, который мне при этом наглядно продемонстрировал, что обладает такой словоохотливостью и таким чувством собственного достоинства, какие вполне соответствуют его длиннющему имени.

— …И хотя любому человеку мой успех мог показаться ничем не примечательным, в действительности это было не так. По воле своего отца я стал офицером императорской гвардии и приложил все усилия для того, чтобы побыстрее поступить в военную академию. Мой отец, знаете ли, — это образчик дворянина, вечно расстроенного из-за того, что он не стал тем, кем мог стать. Он живет, скрывая свое недовольство тем, что не смог подняться выше чиновника, служащего в глуши и довольствующегося жалованьем, которое ему платит царское правительство. Он, скажу я вам, когда-то владел огромными площадями пахотных земель в бассейне реки Дон — то есть на территории, которая благодаря своему чернозему считается в моей стране одной из самых лучших сельскохозяйственных регионов… Яровая пшеница и сахарная свекла. Богатство нашей семьи! Гордость Загороновых! Хм… Вся его жизнь прошла в постоянных конфликтах с moujiks [34]— чертовы неблагодарные холопы приносили ему одни лишь неприятности и, пользуясь его некомпетентностью, довели его практически до разорения. Вина, однако, лежит прежде всего на царе и его правительстве, отменивших крепостное право и позволивших освобожденным крестьянам богатеть за счет своих бывших хозяев. Вы, наверное, не поверите, когда я вам скажу, что земли моего отца купил какой-то чертов неграмотный кулак!

Я не задавалась вопросом, верить мне ему или не верить, потому что, во-первых, мне было неизвестно, кто такой «кулак», и, во-вторых, у меня не вызывал почти никакого интереса этот монолог о жизни графа, преисполненный тщеславия и пренебрежения по отношению к своему отцу.

Музыка стихла, а вместе с ней закончился и наш танец. У меня в душе затеплилась надежда, что Николай захочет найти себе для следующего танца новую партнершу и оставит меня в покое, предоставив мне возможность насладиться праздником. Однако мне тут же стало ясно, что он и не собирается избавлять меня от необходимости дослушать до конца его нуднейший рассказ о себе самом: я почувствовала, что он берет меня под руку, чтобы пойти вместе со мной к какому-нибудь столу с напитками и промочить горло, в котором у него после такого долгого говорения наверняка пересохло.

— Тем не менее, — продолжал Николай, не давая мне передышки, — он, цепляясь за память о своей великолепной жизни в прошлом и за абсурдные традиции, продолжает верить в царя как в некоего бога, который явится и спасет его от полного разорения. К счастью, я додумался бросить военную академию, поступление в которую, безусловно, было не чем иным, как проявлением заурядности нашей семьи. После этого я унаследовал кое-какие деньги от одного своего дальнего родственника. Я, конечно же, мог потратить их на кутежи и распутство — как зачастую и поступают юноши из благородных и состоятельных семей, — однако у меня хватило ума вложить их в производство стали и в строительство железных дорог… (Лицо Николая вдруг стало сердитым.) Будь прокляты зарубежные капиталисты, скупающие наше богатство благодаря стабильности своих западных валют! Если бы русские богатеи перестали вкладывать свои деньги только в поместья и старинные дворцы, а нашли бы им более эффективное применение, то дела у нас, в России, пошли бы намного лучше. Пример тому — я. Всего лишь за несколько лет я сколотил состояние, которого у меня не было бы, если бы я так и служил офицером императорской гвардии. Я прожил бы жизнь в гордой бедности, укрепляя честной воинской службой репутацию своей благородной семьи. Или же, хуже того, я бы погиб, воюя с японцами или подавляя какой-нибудь студенческий бунт. Однако я ушел из гвардии и вот теперь вполне могу усыпать вас драгоценностями в знак поклонения перед вашей восхитительной красотой.

Он окинул меня взглядом, и от его голубых глаз повеяло холодом, достойным сибирской тайги — того места, куда я его с удовольствием бы сослала. Его рассказ, похоже, закончился. Я не додумалась ни до чего лучшего, кроме как изобразить на своих губах вежливую улыбку, мысленно моля Бога о том, чтобы мне представился какой-нибудь повод избавиться от своего занудливого кавалера.

— Вы когда-нибудь бывали в Индии? — спросил Николай. Не дожидаясь ответа, он добавил: — Я представляю вас одетой в сари шафранного цвета…

В тот самый момент, когда в его приглушенном голосе стала чувствоваться похотливость (а еще большая похотливость сквозила в его взгляде), я вдруг увидела поверх его плеча человека, который вполне мог бы выступить в роли моего спасителя.

— Мсье Ильянович! Борис!.. — позвала я этого человека, чувствуя безграничную радость от того, что вижу его круглое добродушное лицо.

Он стоял возле одного из столов самообслуживания (а где же ему еще было стоять?), разглядывая глазами прожорливого мальчика расставленные на нем яства, одно аппетитнее другого: горячие сосиски, жареная дичь, мясо кабана, холодная закуска из оленины, картофельное пюре, квашеная капуста, яблочный пирог, ежевичный торт…