На перекрестке больших дорог - Жюльетта Бенцони Страница 28

Ришмон вопросительно взглянул на королеву и сказал:

– Королева разрешает тебе продолжать! Что ты хочешь сказать?

– Следующее: главного камергера нельзя прикончить вне стен крепости, поскольку он никуда не выходит. Значит, надо убить его в помещении, а именно в одной из королевских резиденций, потому что он превратил их в свои и прячется там за спиной гарнизона!

– Мы только что говорили об этом, – сказал Жан де Бюэй, нахмурив брови. – Это невозможно!

– Это невозможно в Амбуазе, – продолжил Тристан Эрмит без смущения. – Потому что комендант крепости – его человек, но это станет возможным там, где комендант будет заодно с нами. Например, в Шиноне, где комендант мессир Рауль де Гокур тайно присоединился к мессиру коннетаблю и ему абсолютно предан.

Дрожь пробежала по спине Катрин. Рауль де Гокур! Бывший комендант Орлеана, человек, который подверг ее пыткам и приговорил к повешению! Он ненавидел Жанну д'Арк и тайно сражался против нее. Что же сделал ему Ла Тремуй, если он так неожиданно перебросился в другой лагерь? Но уже Ришмон своим грубым голосом отвечал своему оруженосцу:

– Действительно, у нас будет шанс, если заманить Ла Тремуя и, разумеется, короля в Шинон. Но главный камергер не любит Шинон. Тень Девственницы слишком жива там, и городские жители сохранили в своих сердцах память о ней. Король слишком легко поддается влиянию. Ла Тремуй боится, что он услышит эхо голоса Жанны в Большом зале. Он не знает, что Гокур перешел на нашу сторону, но он никогда не согласится привезти короля в Шинон!

– И все-таки нужно, чтобы он его привез, – воскликнула Катрин. – Разве нет никого, кто мог бы повлиять на него? Речь идет только о сентиментальной боязни, которую можно перебороть. Каждый человек, по-моему, имеет какую-то слабость, и ее нужно использовать. Какая слабость есть у главного камергера?

На этот раз ответил Амбруаз де Лоре, рыжий анжевенец мрачного вида.

– У него их две: золото и женщины! – сказал он. – Его алчность сравнима с его ненасытным стремлением к женским ласкам. И если найдется красивая женщина, способная свести его с ума, он, возможно, пойдет на рискованные действия.

Пока Лоре говорил, его взгляд с нескрываемой откровенностью изучал Катрин, отчего ее щеки зарумянились. Намерение анжевенца было таким ясным, что молодая женщина вспыхнула от гнева. За кого принимал ее этот циник? Думает ли он положить в постель Ла Тремуя жену Арно де Монсальви? И все-таки она не высказала вслух свой вопрос… Может быть, в конце концов, за этим скрывалась какая-то идея? Ведь свести с ума мужчину – еще не значит вручить ему себя, кто знает, если… Сердитое восклицание Пьера де Брезе оборвало ход ее мыслей. Он, как и все другие, впрочем, схватил смысл слов де Лоре и воскликнул, белый от злости:

– Ты сошел с ума! О чем ты думаешь? Страдания благородной дамы, какой бы красивой она ни была, должны защищать ее от подобных мыслей. Я загоню тебе назад в глотку твои неслыханные дерзости, хотя ты мне и друг. Я никогда не соглашусь…

– Успокойтесь, мессир де Брезе! – оборвала его королева. – В конце концов, наш друг Лоре не сказал ничего такого, что могло бы огорчить мадам де Монсальви. Единственно, его взгляд был неприличным. Забудем это!

– Как бы то ни было, – прогрохотал Ришмон, – Ла Тремуй опасается благородных дам. У них острый взгляд, коварный язык, к тому же они прекрасно знают истинную цену этого выскочки. Он любит развратниц, проституток, ловких в любовных утехах, или красивых деревенских девушек, которых он может унижать сколько ему угодно!

– Вы забываете еще молодых пажей, монсеньор, – добавил Тристан Эрмит саркастически, – и другие услады. Примерно месяц тому назад табор цыган устроился на откосах замка Амбуаз, поближе к городу из-за опустошений в провинции и зимних холодов. Городские жители боятся их, потому что они воруют, занимаются ворожбой, умеют предсказывать судьбу. Мужчины пришельцев – кузнецы или музыканты. Девушки танцуют. Некоторые из них очень красивы, и Ла Тремуй пристрастился к ним. Нередко он зазывает их в замок для развлечений, и это, я думаю, больше, чем голод, привлекает племя к Амбуазу.

Катрин с неослабевающим интересом следила за рассказом фламандца, тем более что он, кажется, предназначался в первую очередь для нее. Она чувствовала это, но еще не могла разобраться, в чем тут дело. Он как бы предлагал следить за его мыслями. Конечно, если речь шла о цыганах, то в этом был смысл.

– Думаете ли вы, – сказал Жан де Бюэй высокомерно, – что мы должны связаться с одной из этих дикарок? Хорошенькая гарантия, что мы проникнем в замок. Нас продадут Ла Тремую за пару куриц!

– Ни в коем случае, монсеньор, – ответил Тристан, не спуская глаз с Катрин. – На самом деле я думаю, что умная, смекалистая и отважная женщина, переодетая…

– К чему вы клоните? – прервал его Брезе с подозрительным видом.

Тристан вроде бы колебался с ответом, но Катрин все поняла. Она на лету схватила идею, которую он не очень хотел развивать, опасаясь резкой реакции некоторых шевалье, и ей она пришлась по душе. Катрин улыбнулась фламандцу, как бы подбадривая его, сделала успокоительный жест рукой Пьеру де Брезе.

– Я, кажется, понимаю мысль мессира Эрмита, – сказала она спокойным голосом. – Он хочет сказать, что я готова на все ради отмщения Ла Тремую. Я не раз заявляла об этом.

Потом начался настоящий базар: все принялись говорить одновременно, а высокий фальцет епископа особенно выделялся. Только Амбруаз де Лоре молчал, а его тонкие губы растянулись в подобие улыбки. Пришлось герцогине-королеве повысить голос и призвать собрание к спокойствию.

– Успокойтесь, мессиры, – сказала она сдержанно. – Я понимаю ваше возбуждение, вызванное таким смелым предложением, но не стоит кричать. К тому же мы находимся в такой ситуации, когда шансы на успех минимальны… и, как чересчур дерзкие, должны быть обсуждены с предельным хладнокровием. Хорошо ли вы, Катрин, взвесили ваши слова, сознаете ли опасность, которой вы себя подвергнете?

– Да, я все взвесила, мадам, и не нахожу, что препятствия будут непреодолимы. Если я могу оказать услугу вам и королю, отомстив при этом за моих близких, я буду бесконечно рада.

Голубые глаза коннетабля искали взгляда Катрин и, найдя, остановились на ней.

– Вы рискуете жизнью. Если Ла Тремуй вас узнает, вы уже не увидите солнечных восходов. Вам это известно?

– Да, я знаю, монсеньор, – ответила она, присев в реверансе, – и я иду на риск. Но не надо преувеличивать степень риска. Главный камергер плохо меня знает. Я была дамой при дворе королевы Марии, женщины набожной и серьезной, которую окружение короля не баловало своим вниманием. Ла Тремуй видел меня два или три раза в толпе других дам. Этого недостаточно, чтобы опознать меня, особенно в переодетом виде.

– Тогда все хорошо! У вас есть на все ответ, и я восхищаюсь вашей смелостью.

Повернувшись к Тристану Эрмиту, он хотел что-то сказать, но вмешался Жан де Бюэй.