Королева эпатажа - Елена Арсеньева Страница 28

Ей хорошо жилось в Швеции. Спокойный, спокойный мир… «Как все люди со счастливым прошлым, — писала Софья, — шведы консервативны по самой природе своей. Всякое новое предложение встречается обыкновенно с некоторым предвзятым недоверием… Шведу труднее переменить свои взгляды, убедиться в несостоятельности однажды усвоенного миросозерцания, чем русским… Но однажды убедившись в необходимости изменения, шведы не останавливаются на полдороге, не успокаивают себя своей непричастностью к общему делу, но, наоборот, считают себя нравственно обязанными выразить на деле изменение в своих взглядах».

Софья Васильевна все больше углублялась в исследование одной из труднейших задач о вращении твердого тела. Она вдруг стала бояться смерти. «Новый математический труд, — размышляла она, — живо интересует меня теперь, и я не хотела бы умереть, не открыв того, что ищу. Если мне удастся разрешить проблему, которою я занимаюсь, то имя мое будет занесено среди имен самых выдающихся математиков. По моему расчету, мне нужно еще пять лет для того, чтобы достигнуть хороших результатов».

Странно — она словно бы накликала смерть. Правда, не свою. Весной 1886 года пришло известие о тяжелой болезни сестры Анюты. Она несколько лет была замужем за французским революционером Виктором Жакларом, много страдала от неустроенной жизни и от жестокого распутства мужа. Несколько раз родителям приходилось привлекать все связи генерала КорвинКруковского, чтобы освободить Анну из тюрьмы. Смерть ее была тяжела, и, сидя рядом с сестрой, Софья молилась — впервые за многомного лет, чтобы Господь смилостивился и дал ей смерть легкую, быструю, не унизительную. Вскоре после похорон Анюты она узнала, что Виктор Жаклар женился, даже не дожидаясь, пока минет срок траура.

Софья с тяжелым чувством вернулась к работе. Впервые поэзия чисел не приносила успокоения! В это время она подружилась со шведскими писательницами АннойШарлоттой ЭдгренЛеффлер и Элен Кей и сама стала пробовать писать. Это был совсем другой мир — так же, как и мир танца, который она вдруг открыла для себя. Всегда, всю жизнь презирала светские, дамские (в это слово она вкладывала все презрение, на которое была способна!) забавы, а тут вдруг поняла, что очень много, оказывается, упустила в жизни. У нее было ощущение, что ей осталось недолго, что надо все успеть. И впервые она думала, что успеть надо не только доказать ту или иную теорему. Она была счастлива, когда все вокруг, стоило ей выйти на середину танцевальной залы, замирали. Говорили, что в танцах ей нет равных точно так же, как и в математике. Шведский король Оскар шептал ей на ушко: «Дорогая, в вашем обществе каждый мужчина почувствует себя истинным королем…»

Каждый мужчина, каждый мужчина… Где он, каждый мужчина?!

Однако каждый ей не был нужен даже даром…

У нее было много друзей, в основном в писательских кругах, но в личной жизни она попрежнему оставалась одна. Идеальные отношения Софья представляла себе таким образом: совместная увлекательная работа плюс любовь. Однако в глубине души она понимала, что ее работа всегда будет стоять стеной между ней и тем человеком, которому станет принадлежать ее сердце. Честолюбие мешало ей быть просто любящей женщиной.

Правда, мелькнул в ее жизни один человек…

Фритьоф Нансен, знаменитый полярник, был на десять лет моложе Софьи, и это было поразительно прекрасно. Она чувствовала себя не тридцатипятилетней женщиной, а девочкой семнадцати лет, какой была когдато, еще до того, как Владимир Ковалевский обстоятельно писал ей письма о «консервах». И она думала: какое счастье, что встретилась с Фритьофом не раньше, когда бесновалась от неосуществленных честолюбивых планов, а именно теперь, когда она уже состоялась как математик, когда превзошла мужчин, когда свободна от их покровительственного отношения и сможет сверху вниз смотреть на светловолосого великана у своих ног. И в то же время у него столько заслуг, что она и сама может взирать на него с восхищением, он идеальный мужчина для нее…

Не тутто было.

Однажды Нансен пришел и начал объясняться ей в любви так пылко, так страстно, то Софья изумилась. В этом было чтото странное. Непохожее на него! Ей бы радоваться, а она вдруг заплакала. Ну да, сердце вещало горе. Оказалось, он пришел попрощаться. И сказал: если он не уйдет сейчас, то их связь уже невозможно будет разорвать, он не в силах будет расстаться с любимой. А он помолвлен и обязан сдержать слово, данное много лет назад, иначе обесчестит свое славное имя.

Итак, на сей раз Софья столкнулась не со своим, а с мужским честолюбием…

Потеря была почти невыносима. Она знала, что не сможет долго жить одна! В Швеции все слишком напоминало о рухнувших надеждах, о Нансене. Софья переехала в Париж, и вот здесьто…

На адрес ее квартирки вдруг начали приходить письма, но не на ее имя, а на имя какогото Максима Максимовича Ковалевского.

Надо же! Однофамилец! Чтобы развлечься, Софья стала спрашивать о нем знакомых русских и скоро узнала, где он живет. Переслала письма с коротенькой вежливой записочкой и была немало удивлена, когда в ее квартире с цветами появился видный господин. Он пришел поблагодарить за любезность великого математика, но, по его собственному признанию, не ожидал, что этот математик так красив…

Максим Максимович Ковалевский был сыном богатого харьковского помещика, закончил юридический факультет со степенью доктора прав. Образование продолжил за границей, причем часто встречался с Фридрихом Энгельсом, который, как известно, занимался вопросами происхождения семьи, частной собственности и государства. К этому господину Ковалевский преисполнился величайшим отвращением, прочитав однажды в его работах вот такое: «…Австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих управляемых маленьких наций. В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом… На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает быть у немцев их первой революционной страстью. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают относиться нам к врагам, как к врагам». И далее в таком же роде.

Карьера Максима Максимовича, ныне сорокалетнего холостяка, вначале складывалась блестяще: в двадцать шесть лет он был уже профессором государственного права и сравнительной истории права, однако на лекциях вольнодумствовал не в меру, за что был отстранен от преподавания в Москве — и поехал за границу. Преподавал в университетах Англии и Франции, потом купил на юге, в Болье, виллу «Батавия» и жил там не тужил…

После первой встречи Софья не захотела с ним расставаться и добилась для него вызова в Стокгольм — для чтения лекций в том же университете, где читала и она.

Она влюбилась в него с первого взгляда. Но если математическая прямая и впрямь — кратчайшее расстояние между двумя точками, то в жизни иной раз кривая короче. Ей не могли отказать — ведь она была «королева математики», в Швеции ее все обожали. Она хотела предстать перед человеком, в которого влюбилась, сидящей на троне, которого заслуживала. Поразить его воображение. Потрясти! Она прекрасно знала, что Максим Максимович не разделял убеждения Чехова о том, что среди женщин так много идиоток, что их даже перестали замечать. Кстати, тот же Чехов о Максиме Ковалевском отзывался с большим пиететом: «Человек этот на пять голов выше столичной нашей интеллигенции». Ковалевского пленяли ум, слава Софьи — и она решила сразить его вовсе.