Искусство порока - Мишель Маркос Страница 28

Эстер поднесла руку к пылающему лицу.

— Атина! Ради всего святого! Как ты могла обо мне так подумать?

Атина почувствовала укол раскаяния, но ревность бушевала в ней вовсю.

— Как могла я? Признайся, Эстер, ты положила глаз на этого хама с самого начала. Я удивлена, что у тебя это заняло так много времени.

Эстер отчаянно боролась со слезами, но не выдержала и, рыдая, выбежала из комнаты.

Маршалл сжал кулаки.

— Ах, ты чертова кошка! Как ты могла сказать такое и обвинить Эстер совершенно необоснованно?

Она вздернула подбородок.

— Можете ругать меня, сколько хотите.

— Меньше всего я забочусь о ваших чувствах. Вам следует знать, что ваша подруга неспособна вести себя столь неприлично.

— Да, я знаю Эстер. Однако не знаю вас. И знать не хочу. Убирайтесь.

Охваченный яростью, Маршалл скрипнул зубами.

— Я не слуга, чтобы меня прогонять.

— Будь вы даже принц Уэльский — мне все равно. Здесь вы всего лишь наемный работник.

Он подошел к ней.

— Я долго терпел ваши диктаторские замашки, грубость и оскорбления. Но терпение мое лопнуло. Вы расхаживаете здесь с самодовольным видом, будто вы хозяйка замка, и считаете, что вы лучше меня, хотя совершенно ясно, что вы ведете себя, как провинциалка, каковой вы на самом деле и являетесь. Я был удивлен вашим странным поведением, но с меня довольно. Особенно после того, как вы своим поганым языком опорочили такую достойную женщину, как леди Уиллетт. Вы нечто иное, как наглая грубиянка, и мне очень хочется вас как следует выпороть. Еще одно непристойное замечание, и следующим звуком, который вы издадите, будет вопль боли.

Его голубые глаза сверкали, словно раскаленные угли. Его кулаки сжимались и разжимались.

Атина встретила его решительный взгляд, не отступив ни на шаг. Охваченная гневом, она вскоре поняла, что ее вздымающаяся и опускающаяся грудь вызывает боль в сердце. К тому же ее гнев начал понемногу утихать, и на смену ему пришло сожаление. Какая же она дура, что приревновала человека, от которого она ничего не могла требовать — ведь он ей не принадлежал. Она лишь опозорила себя и свою подругу.

Хотя она все еще держалась стойко и выражение лица было решительным, она почувствовала, что ее глаза помимо ее воли наполняются слезами. Чтобы он этого не увидел, Атина отвернулась.

— Хорошо. Пожалуйста, уйдите.

Но он, стоя за ее спиной, даже не пошевелился.

— Я попросила вас вежливо. — Она задержала дыхание, чтобы не разрыдаться.

Никакого движения.

— Атина…

Еще никогда она не слышала, чтобы ее имя произносили с такой нежностью. Желание услышать мужчину, который говорит с ней так, в сочетании с болью несбывшихся надежд, сломили ее. Она уже не могла сдерживаться и начала всхлипывать.

— Что случилось?

Она не могла — не хотела — показать этому человеку свою слабость. Она скорее вынесет его гнев, чем жалость.

— Вы что, оглохли? Я сказала, чтобы вы убирались…

Он сдвинулся с места, но не пошел туда, куда она надеялась, он пойдет. Он оказался у нее за спиной, и она напряглась. Но он не схватил ее, а просто взял за локоть.

— Почему вы плачете?

Да, она плакала. Она все время плакала, когда ее никто не видел. Плакала о том, чего у нее нет, и о том, что из-за этого у нее ничего не будет. Она плакала о потерянной любви и преданном доверии. Даже сейчас от воспоминания о предательстве Кельвина у нее снова закровоточило сердце.

— Уходите, — прошептала она.

— Ну, ну.

Он повернул ее лицом к себе. Она стояла, опустив голову, со скрещенными на груди руками. Он обхватил ее обеими руками, и она исчезла в его объятиях.

— Я напугал вас? В этом дело?

Она покачала головой. Слезы по-прежнему катились по ее лицу.

— Жаль. Мне бы следовало знать, что вы слишком упрямы, чтобы вас можно было запугать. — Его голос стал мягче. — Тогда о чем все эти слезы?

Если она ответит на этот вопрос, то потеряет его уважение. Она перестанет быть его суровым работодателем, а будет безвольной, чувствительной женщиной. Это как раз были те качества, которые она поклялась ни при каких обстоятельствах не показывать мужчине.

— Ничего. Так просто. Правда.

— Мне вы можете рассказать.

Она опять покачала головой. Но ее обнимали его сильные руки, его грудь была такой теплой и удобной, а голос — ласковым. Он хотел ее подбодрить и утешить, а она так отчаянно в этом нуждалась.

Она чувствовала его дыхание на своем затылке.

— Я обещаю не смеяться. Во всяком случае, не очень сильно.

Несмотря на свое горе, она хихикнула. Но ее голос выдавал ее действительные эмоции.

— Извините, я… вела себя глупо. Меня тронуло… как вы… защищали Эстер. Я хотела, чтобы… кто-нибудь сделал то же самое для меня… когда-то давно.

— Кто это был?

— Не важно. То есть он не стоит того.

— Как он с вами поступил?

— Он говорил, что любит меня. И я была настолько глупа, что поверила ему. Во всем была виновата я. Не надо было влюбляться в красивого мужчину. Я жалею, что когда-то вообще обратила на него внимание.

— Другая женщина?

Она кивнула. Она чувствовала себя униженной.

— В тот же самый день, когда он сделал мне предложение.

Он шумно втянул носом воздух.

— Тот факт, что он не любил вас так, как вы этого заслуживаете, не повод избегать всех мужчин. Не стоит держать под замком такую красоту из-за недостойного поведения одного мужчины.

Она высвободилась из его объятий и подошла к окну, по которому струились потоки дождя.

— Красота… Это смешно. Будь я красивой, он не променял бы меня на другую женщину. Я не занимаю призового места на ярмарке невест. Я не англичанка. У меня нет ни молодости, ни наивности, ни большого приданого. Предложение такого красивого, богатого и высокопоставленного человека, как Кельвин Бредертон, было гораздо больше того, на что я могла надеяться. Но он не смог устоять против ее чар. Она знала, как ублажить его своим телом, а я… я лишь умела делать книксен. — Она тяжело вздохнула и вытерла лицо. — Я не знаю, кого ненавижу больше… его за то, что он обманул меня, или себя за то, что вопреки всему я любила его. Когда тебя отвергают, это гораздо больнее, чем если тебя вообще просто не выбрали.

Он нежно погладил ей спину.

— Теперь по крайней мере мне все стало понятно. Вы выставляете все эти шипы и колючки, чтобы вас никто больше не выбрал. Атина…

Ее имя на его губах звучало совсем не так, как на губах Кельвина. Она повернулась.