Опыт нелюбви - Анна Берсенева Страница 28

– Почему? – расстроилась Кира. – Чего я не понимаю, Люб?

– Кто на первое свидание одевается, как на последнее? – пожала плечами Люба. – Ты еще в туфли новые влезь. На шпильках.

Именно это Кира и собиралась сделать. Туфли она купила вместе с вечерним платьем. Вдоль ступни на этих туфлях вилась блестящая ленточка, напоминающая загадочную надпись. И каблуки у них были высокие, и даже Кирины ноги казались на таких каблуках стройными… Она расстроенно шмыгнула носом.

– Не переживай, – сказала Люба. – Не успела же нарядиться, ну и хорошо.

– А что же мне надеть? – вздохнула Кира.

– Джинсы, – отрезала Люба. – И кроссовки. Уж точно не платье вечернее. Тем более в кондитерскую. Кирка, да нельзя ему показывать, как ты ради него во все новое обряжаешься, прям в обморок падаешь от счастья, что он тебе свидание назначил!

Интересно, что Люба даже не предположила, чтобы свидание мог назначить не мужчина Кире, а наоборот. Что ж, она просто хорошо Киру знает, вот и не заблуждается на ее счет.

Застрекотала швейная машинка.

– А вообще, раз уж у тебя мужчина появился, надо тебе вес сбросить, – безжалостно сказала Люба. – Ты на себя посмотри только!

Смотреть на себя Кире нисколько не хотелось. Она и так знала, что сбросить ей надо килограммов десять, не меньше. Это было совершенно невозможным делом.

Но Люба так не считала.

– Во-первых, на диету сядь, – не дав Кире произнести в свою защиту ни слова, заявила она. – На самую простую, без выкрутасов. Не жри после шести и считай калории. Тысяча восемьсот калорий в день – через месяц пять кило сбросишь.

– Пять – это для меня мало, – вздохнула Кира.

– Ничего не мало. Представь, что у тебя к поясу пять пакетов сахара привязаны и ты с ними целый день по городу ходишь. А теперь сними их и дома оставь. Ну как?

Такой простой образ никогда не приходил Кире в голову. А ведь правда!

– Главное первые пять килограммов, потом как по маслу пойдет, – заверила Люба, обрезая нитку. – И в фитнес запишись. На Малой Бронной открылся, я видела. Каждый день можно ходить, рядом же. Воля у тебя есть. А больше ничего и не нужно.

Воля у Киры, конечно, была, но при мысли о том, чтобы направить эту волю на физкультуру, ее охватило уныние. Она даже про свидание на минутку забыла. Но Люба напомнила, отдавая Кире подшитое платье.

– Наденешь, когда он тебя во французское посольство на прием поведет, – сказала она.

– Почему во французское посольство? – удивилась Кира.

– А французы в честь взятия Бастилии каждый год барбекю устраивают, мы с Саней были.

Почему ее должны повести на барбекю в честь взятия Бастилии, Кира так и не поняла. Но вряд ли она смогла бы сейчас воспринять даже более логичную какую-нибудь мысль.

– Джинсы и ничего, кроме джинсов, – повторила Люба, накрывая швейную машинку чехлом.

Кира вздохнула. Наверное, пока Люба жила в Германии и была хозяйкой большого поместья, она научилась разбираться, как и куда положено одеваться. Нет, не в поместье дело. А в том, что Люба видит людей без прикрас и правильно оценивает отношения между ними. А она, Кира, и видит, и оценивает все неправильно.

Вернувшись домой, Кира посмотрелась в зеркало сразу же, в прихожей, и сразу же поняла, что ни за что это платье не снимет. Дело даже не в том, что ей в этом платье удобно – нигде не жмет, не тянет, ничего не топорщится, – а в том, что она в нем себе нравится. Да, нравится!

Это бывало так редко, что она долго и изумленно смотрела на свое отражение. Сильнейшее волнение охватило ее. Она взяла с подзеркальника мамину помаду и провела ею по губам. Помада оказалась ярко-алая – Кира никогда такой не пользовалась, да и мама, наверное, купила эту помаду случайно, потому и оставила дома.

Щеки у Киры вспыхнули не хуже помады.

Наверное, она выглядит нелепо. Даже наверняка. Но ей в этой своей нелепости легко и хорошо, собственный вид ее волнует и придает ей смелости.

Она взглянула на часы. До назначенного Длугачем времени оставалось пятнадцать минут. До «Донны Клары» идти две минуты. То есть вообще не надо туда идти – только из подъезда выйти.

«Наверное, надо опоздать?» – подумала Кира.

Но нетерпение ее было таким сильным, что она ни минуты больше не могла удержать себя дома. Она сунула ноги в туфли, руки – в рукава пальто и поспешно, словно от кого-то убегая, вышла из квартиры.

С улицы кондитерская выглядела будто и не московская, а венская. Очень уж респектабельно светилось сквозь витрину ее нутро, и беспечно сидели за столиками посетители, и запах кофе с пирожными обволакивал покоем, не по-московски незыблемым.

Кира села у окна. Улица, родная до последнего камня, лежала перед нею как чужая, потому что по этой улице должен был пройти мужчина, которого она ждала.

Она сидела десять минут, пятнадцать. Кофе остывал перед нею, пальцы, ледяные от волнения, уже не согревались о чашку. Потом волнение сменилось растерянностью. Растерянность – слезами; Кира уже еле удерживала их внутри. Она наконец заметила, как нелепо выглядит ее вечернее платье. Все пришли сюда после работы и одеты так, как одеваются люди, у которых хорошая работа и хороший вкус: недешево, неброско, непринужденно. Так, как Кира никогда не умела одеваться.

След от помады алел по краю чашки, как жалкая улыбка.

В половине восьмого она встала из-за стола. Ждать дольше было бессмысленно. Искать объяснений тому, что он не пришел, – тоже.

«Какая разница, если поступок уже совершен?» – вспомнилось ей.

Он не пришел – это его поступок. А подробности значения не имеют.