Игра в игру - Эллина Наумова Страница 28

Он кивнул мрачной секретарше и скрылся в кабинете. Удивленно взглянул на «тюльпан» с коньяком и блюдце с лимоном, пожал плечами – прикладываться расхотелось. Позвал по селектору:

– Лиля!

Девушка влетела – на лице грубо намалевана готовность к подвигам и самопожертвованию.

– Слушаю, Эдуард Павлович.

– Убери символы начала загула, – велел Шелковников.

Секретарша посмотрела на натюрморт зверем: отец нахалке дочке предлагал, а она наверняка закапризничала: дескать, коньяк пьют после еды – и в ресторане обедала с вином. Почему счастливы всегда недостойные? Почему Эдуард Павлович в свое время влюбился в маму Маши, а не Лили? Она молча взяла со стола посуду, выплыла за дверь и лихо попыталась закрыть ее ногой. Получилось, но не совсем, осталась небольшая щель, к которой, не осознавая, что делает, шагнул Эдуард. Девушка устроилась в своем кресле, понюхала содержимое бокала и отчетливо пробормотала:

– Ну, держите меня семеро.

Начальника позабавило такое знакомство с элитным коньяком. Судя по тону, Лиля пробовала всякую дрянь и аромат ее удивил и заинтересовал. Она еще раз опустила длинный вяловатый нос к хрустальной кромке, потом решительно обратилась к Абсолюту: «Господи, прими за лекарство». И залпом выпила красновато-коричневую жидкость. Отдышалась, взяла кружок лимона, шумно слизала с него кофе и сахар и жалобно продолжила доставать Небо:

– Господи, пусть Эдуард Павлович меня удочерит. Ты же всемогущий: устроить любое чудо – семечки. Тебе ничего не надо делать, только пожелать. А я всю жизнь буду соблюдать посты и молиться утром и вечером. Ты избавишь меня от зависти, даже ненависти к этой самой Машке, которая совершенно по-хамски обращается с родным папой. Боже, пожалуйста, я больше не могу выносить равнодушия этого шикарного умнейшего мужчины.

Шелковникову вдруг дико захотелось выйти к ней, сказать что-то вроде «Лиля, услышав от современной юницы две поговорки кряду и трогательную молитву о чуде, я обнаружил в себе залежи отеческой любви к тебе» – и увидеть реакцию. Но хулиганить он поостерегся. Вспомнил, что секретарша безоглядно кокетничала с ним, а затем неожиданно стала вести себя как школьница с учителем – хлопать глазами и приоткрывать рот, когда он давал ей какое-то задание, спрашивать, правильно ли она его выполнила. Даже одеваться начала в некое подобие ученической формы. «Бедная девочка, – бесчувственно подумал Эдуард. – Сумасшедшая алкоголичка. Надо немедленно ее уволить. Или перевести к молодым дизайнерам, они ей живо проветрят мозги. Нет, но какова стерва – обвинять мою Машеньку в хамстве, называть Машкой! Изучила бы свое отражение в зеркале, прежде чем пытаться соблазнять «шикарного мужчину». Проверила бы IQ перед решением изображать дочку «умнейшего».

Он уже давно отошел от смотровой щели и восседал за компьютером с гневным лицом. Прошло минут десять, и из приемной раздалось тихое фальшивое пение о любви и разлуке – голодную страдалицу Лилю развезло от пятидесяти граммов качественного алкоголя. Эдуард невольно улыбнулся, легко поднялся и бесшумно закрыл дверь.

Лиля отвлекла его от мыслей о двух материально независимых женщинах. Но представление закончилось, и он очутился наедине со своей головной и сердечной болью. Они с Еленой были людьми занятыми, с ненормированными рабочими днями, вечерами и ночами. Поэтому договорились обходиться без близости, вызванной первым свистом того, кому вдруг приспичило. Тут проблем не существовало. А клиентка, на которую неожиданно для себя запал никогда раньше не грешивший против профессиональной этики Шелковников, располагала массой свободного времени и смело демонстрировала ограниченный интеллект. Когда-то он считал таких женщин идеальными для постели. Не готов пятидесятилетний дизайнер оказался к тому, в чем убедили молодую даму глянцевые журналы. А именно: ее, модно накрашенную и одетую, соблюдающую диету и посещающую фитнес-клуб, богатую и жадно прочитавшую все статьи о любовных играх, должны хотеть все мужчины в режиме нон-стоп. Кроме собственного мужа, который просто обязан был лазить под юбку любовницы, чтобы дать жене повод ему изменять. Сексуальный график, навязываемый влюбленной дурой, Эдуард жестко корректировал своим директорством, отнимавшим большую часть суток, и легко выдерживал. Но и осточертела она ему гораздо раньше, чем менее активные и самоуверенные. И не в состоянии была это почувствовать или понять. Зато Елена Калистратова, которой он не давал повода заподозрить измену привычными ласками, отличалась звериным чутьем на соперниц. И с самого начала интрижки с заказчицей она неодобрительно вглядывалась в своего мужчину, словно ждала, что он вот-вот расколется. В том, что после она его прогонит, невзирая на симпатию и влечение, сомнений не было. А ему так хотелось иногда, чтобы она устроила скандал, не имея доказательств его неверности, чем заставила бы бросить несостоятельную пассию.

Теперь Эдуарду было неуютно в присутствии Елены. И новую подругу он с огромным трудом выносил. Надо было поскорее закончить с ландшафтом вокруг ее особняка. Но она тянула время, придумывая все новые и новые «изыски». Эдуард еле сдерживался, чтобы не называть их бредом. Он докатился до того, что стал требовать немыслимые суммы за каждое дерево, каждую скамейку. Лиза позабавилась бы, узнав, что он не спит с дамой ради денег, но дерет с нее втридорога, чтобы мирно перестать спать. Горе-любовник пару раз заставил съездить к ней своего молодого подчиненного, у которого глаза лучились алчностью, а обтягивающие джинсы бугрились половой озабоченностью. Кажется, она и его уложила на супружеское ложе. Но от Эдуарда не отвязалась.

Шелковников потер седеющие виски. Стало немного легче, как всегда, когда удается хоть пальцем пошевелить в трудной ситуации. «Немедленно закругляюсь с ее делами, – поклялся он себе. – Иначе я убью эту ненасытную тупую бабу – утоплю в том пруду, который по ее милости вырыли на месте холма. Женская похоть омерзительна. Она, как сегодня выяснилось, может принимать формы жажды быть удочеренной. Может, мне жениться в последний раз? А на ком? На Елене? И что это изменит в наших жизнях? Превратит их в одну? Нереально».

Однажды неохотно отметившая свое шестидесятилетие мать пожаловалась Эдуарду: «Я ощущаю себя старинной лампой. Увидевшие впервые хвалят. Привыкшие сдувают пылинки. Но никто не включает». Эдуард сухо выговорил: «Мамочка, ощущать себя можно только кем-то, но не чем-то. Разберись с определениями». Она смотрела на него жадно и испытывающе, будто ждала открытия тайного смысла происходящего с ней. Не дождавшись, вздохнула: «Нет, родной мой мальчик, именно человеку дано ощущать себя всеми и всем. Но это приходит, когда ему становится плохо быть самим собой».

С тех пор миновало лет десять. И он вдруг поймал себя на том, что начал изредка задаваться вопросом, со всеми ли людьми чувствует собственную одушевленность. Более того, ощущает себя собой, Эдуардом Павловичем Шелковниковым. Взять хотя бы сегодняшний день. С Машей, которой оплатит свадьбу, – бесспорно: он считал себя хорошим современным отцом. С Лил ей, от которой собрался очистить приемную, – тоже: руководить подчиненными может только самоуверенный и жесткий начальник. С заказчицей, которую надлежало срочно бросить, – да: он не терпел женского диктата, вплоть до материнского еще в нежнейшем возрасте. Тут и обнаружилось, что исключением стала Елена Калистратова. Эдуард вникал в свое открытие, посмеивался, но разувериться в его подлинности не смог. Было очевидным, когда между ним и ею возникала какая-нибудь гурия, он жил каждой своей клеткой. Когда поступал в полное распоряжение Елены, каменел. У нее все было наоборот. «Кто из нас нормален? – спросил себя Эдуард. И искренне ответил: – Не имеет значения. Просто впервые с девкой еще не порвал, а любимая женщина уже особой нежности не вызывает. Устал. Позвонить Елене? Не совсем то, чего хочется…»