История Пурпурной Дамы - Ольга Крючкова Страница 28

Закат… Кортеж достиг дворца Цутимикадо. Мурасаки распахнула полог паланкина, дабы насладиться его красотой.

Дыхание осени ощущалось повсюду. Кроны деревьев, окрашенные в жёлто-красные тона, казались только что вышедшими из-под кисти искусного столичного художника.

Из близлежащего храма Каннонъин доносились голоса, твердившие сутры. Под закатным небом Цутимикадо казался обиталищем легендарного императора Дзимму. Мурасаки подумала, что непременно будет вести дневник [60], в котором опишет дни, проведённые во дворце Фудзивары.

Наконец, кортеж остановился. Императрицу встретил отец, Фудзивара Митинага. Он заблаговременно отправился в родовое гнездо, дабы надлежащим образом подготовить его к приёму дочери. Прислужницы помогли госпоже Акико покинуть паланкин и, подхватив её под руки, тотчас увели в специально подготовленные покои.

…Наконец, госпожа Акико прилегла, несмотря на усталость, прислуживаясь к болтовне своих фрейлин, наводнивших покои. Однако, Мурасаки хорошо изучив привычки Нефритовой госпожи, заметила, что та явно обеспокоена. Старшая фрейлина поспешила удалить своих товарок из покоев и притворить за ними фусуме.

– Благодарю тебя, Мурасаки… Казалось, их щебетанию не будет конца… У меня голова разболелась… – призналась Акико.

– Я позову лекаря… – обеспокоилась Мурасаки.

– Не стоит… Это просто усталость… Скоро всё пройдёт…

– Но, моя госпожа… Вы явно чем-то обеспокоены, – тревожилась старшая фрейлина.

– Да… По правде я думаю о том, что проведу несколько месяцев здесь вдали от столицы… Там многое может измениться… Ты видела госпожу Мизутаму, новую наложницу императора?

Мурасаки утвердительно кивнула.

– И как ты её находишь? – продолжала вопрошать Акико.

Фрейлина потупила очи в долу.

– Она недурна собой и воспитана. Госпожа Сей Сенагон прекрасно справилась с поставленной задачей…

– Вот именно! Я вернусь в столицу только ранней весной! Что меня ждёт? Судьба Садако?

– Нет, нет! – поспешила ответить Мурасаки. – Император любит вас!

– Любит… – с горечью повторила Акико. – Садако он тоже любил… А теперь полюбил племянницу госпожи Сей Сенагон… Оставь меня… Я хочу спать…

Мурасаки поклонилась и удалилась за ширму. Невольно она вспомнила строки, которые некогда написала своему мужу:

Предрассветное небо

Серой затянуло мглой.

Наверное, к нам,

Не замеченная ни кем,

Подкралась унылая осень. [61]

Час Тигра… Мурасаки не спалось на новом месте, она пребывала в забытьи. Наконец она тихо покинула покои госпожи, дабы встретить рассвет.

Раздался звон храмового колокола, возвещавший о заутрени. Мурасаки миновала центральный вход, её цепким взором смерил молодой свирепого вида стражник, и полной грудью вдохнула прохладный живительный воздух.

Предутренний туман окутал окрестности. До слуха фрейлины донеслись голоса монахов… В храме Каннонъин уже царило оживление – новый день начался. Настоятель возглавил шествие из двадцати монахов. Они миновали изогнутый мостик в китайском стиле, ведший в молельню. Невольно Мурасаки, подавшись религиозному порыву, направилась к статуе Будды, окутанной лёгкой пеленой тумана. Там она застала коленопреклоненного монаха, он читал Лотосовую сутру. Фрейлина также опустилась на колени и начала вторить монаху. Она не заметила, как настал час Зайца.

Утром того же дня, покуда Нефритовая госпожа ещё не пробудилась, Мурасаки, решив ознакомиться с расположением дворца, миновала длинный коридор и заглянула в сад. Предутренний туман ещё не рассеялся, на листьях серебрились капельки росы.

Неожиданно фрейлина, услышав голос Митинаги – он приказал очистить ручей от скопившегося в нём мусора – отправилась ему навстречу.

Увидев фрейлину своей дочери, Митинага немало удивился.

– Вы уже на ногах в такую-то рань? Свита вашей госпожи ещё спит… Не так ли?

– Я тяжело привыкаю к новому месту… – призналась Мурасаки. – И уже тоскую о муже и дочери.

Митинага улыбнулся.

– О вашей любви к супругу знает вся столица! – одобрительно заметил он. – Непременно отправьте ему письмо! Я прикажу снарядить гонца. К тому же господин Нобутака может навестить вас. Дворец просторный, места хватит всем…

Мурасаки поклонилась.

– Благодарю вас, господин Фудзивара.

Тот же в свою очередь сорвал цветок патринии [62], что рос около декоративного мостика, перекинутого через ручей, и протянул даме.

– Вы нарушаете столичный этикет. А где же стихи? – лукаво поинтересовалась та. – Что ж я исправлю ваше упущение…

И госпожа Мурасаки, решив, что по сравнению с утренней росой выглядит поблёкшей, тотчас выдала экспромт:

И вот —

Увидела цветок патринии,

И знаю я теперь:

Роса способна

Обижать.

Митинага рассмеялся.

– Отнюдь, я с вами не согласен!

И в ответ сочинил пятистишие:

Прозрачная роса

Не может обижать.

Патриния себя окрашивает

Лишь цветом,

Которым пожелает. [63]

Наконец госпожа Акико пробудилась. Тотчас в её покоях началась суета: фрейлины и прислужницы сновали туда-сюда, исполняя приказания Нефритовой госпожи.

В час Лошади юная императрица изъявила желание прогуляться по саду, дабы насладиться погожим осенним днём. К Акико присоединился её отец. Оставив далеко позади своих фрейлин, Акико, решилась, наконец, поговорить с отцом на волновавшую её тему.

– Признайся, зачем ты настоял, чтобы я покинула столицу? Я во всём подчинялась твоей воле… И по твоему желанию стала императрицей… Но моё новое положение тяготит меня…

Митинага смерил дочь цепким взором.

– Несомненно, ты унаследовала твёрдость характера своей покойной матушки… Что ж здесь, в родовом дворце, мы может говорить о чём угодно. Я настоял, чтобы ты покинула Хэйан лишь по одной причине…

– Какой? – не выдержала Акико. – Говори! В императорском дворце ты старался не посвящать меня в свои планы. Ты просто указывал мне, что делать!