Обжигающие ласки султана - Кэрол Маринелли Страница 27

— У нас мальчик или девочка?

От мягкого вопроса, который демонстрировал, что Алим признает ребенка своим, у Габи выступили слезы на глазах.

— Девочка.

Она снова вспомнила одинокие часы родов, без Алима рядом; но теперь он сжал ее руку.

— Я назвала ее Лючией…

Ее душили слезы. Габи сглотнула и выдавила:

— Ты никогда меня не простишь, да?

— Габи… Я признаю, что тебе пришлось принимать невозможное решение. — Алиму это не нравилось, и, возможно, однажды он пожалеет о потерянном времени, но сейчас было не время; слишком многое ему нужно было узнать. — Когда она родилась?

— Когда мы виделись в последний раз, — сказала Габи. — Когда ты показывал Раулю отель.

Алим нахмурился.

— Ты не выглядела беременной, — сказал Алим. — Хотя, конечно, я изо всех сил старался на тебя не смотреть.

— Я сильно похудела, — ответила Габи. — Но с тех пор снова набрала вес.

— Хорошо.

Он был совершенно не таким, как все мужчины в ее жизни, потому что играл сейчас с ее животиком, как будто не видел на свете ничего красивее.

— Сначала меня часто тошнило, а потом я была слишком занята работой. Как раз собиралась уйти в отпуск, когда начались роды.

— Значит, получилось слишком рано?

— Лючия совершенно здоровая, — сказала Габи. — Врачи удивлялись, что такой ранний ребенок, но такой сильный.

— Это кровь аль-Лехан.

Однажды Алим расскажет ей о наследии крови, о всех детях, которые не должны были бы выжить, но выжили и стали правителями.

Но не сейчас.

Сейчас у него душа болела от печали из-за того, что родилась пустынная принцесса, но страна никогда не узнает ее имени. Как его дочь Лючия не существовала, кроме как здесь, в пустыне.

Габи поднялась с кровати, нашла свой портфель и достала планшет. Глядя на нее, идущую обратно к кровати, Алим думал, что в ней было нечто великолепное. Он знал, что она застенчива, но здесь ни тени застенчивости не оставалось, и она естественным движением снова легла рядом с ним. Алим обнял ее. Она открыла на планшете последний снимок Лючии — тот, который отправила ей мать прямо перед полетом в Зетлехан.

Алим ни секунды не сомневался, что это его ребенок. Но он не ожидал, что простая фотография так тронет его сердце.

У нее были миндалевидные глаза, и в них сквозила прекрасная древняя душа; она была истинной аль-Лехан.

— Когда был сделан этот снимок? — спросил он.

— Мама отправила его вчера. Я получила его, когда самолет приземлился.

— Она такая маленькая, — сказал Алим, не в силах отвести глаз от своей дочери, которую мог увидеть только так, на экране.

— Сейчас она нормальных размеров для новорожденной, — сказала Габи. — Она быстро нагнала.

Пока Алим просматривал другие снимки, Габи объясняла каждый из них:

— Это в тот день, когда мы с ней вернулись из больницы. А это — в день, когда она родилась.

Алим в тот день летел в Зетлехан.

Он смотрел на свою хрупкую дочь, а потом взглянул на мать, которая ее держала. Габи действительно потеряла вес; на снимках она выглядела исхудавшей и бледной, испуганной, но в то же время гордой. У него сжалось сердце от боли и страха от мысли о том, как все могло повернуться.

— Ты прекрасно справилась, — сказал он и посмотрел на Габи.

Она ожидала обвинений, гнева за то, чего она его лишила. Но его голос был добрым, а в словах звучала гордость за то, как она позаботилась об их дочери. С первого дня их знакомства Алим завораживал ее тем, что реагировал на все не так, как она ожидала…

— Больше у меня нет снимков, — сказала Габи. Но он нашел еще один. Не их дочери; а их танца в пустом бальном зале.

Она покраснела, чувствуя себя так, словно Алим прочитал ее дневник, и поспешила объяснить:

— Фотограф оставил камеру на автосъемке в зале…

Ей было немного неловко из-за того, что она сохранила снимки; но о каком смущении может идти речь, если она сейчас лежит в его постели и вспоминает ночь, когда они зачали дочь?

— Я перешлю тебе фотографии Лючии?

— Уже отправлено, — сказал Алим, нажимая на снимки.

Они лежали в темноте, и ветер звучал как оркестр, играющий только для них двоих.

— Привезешь ее с собой в следующий раз? — спросил Алим.

Габи застыла. Следующего раза не будет. Для Габи ничего не изменилось — только то, что теперь он знал.

— Джеймс когда-нибудь приезжал в Зетлехан? — спросила она, вместо ответа.

— Нет.

— Чтобы не пошли слухи?

— Слухи ходят всегда, с ними разбирается администрация дворца, — сказал Алим. — Нет, Джеймс никогда не приезжал, потому что не приезжала Флер.

— Правда?

— Она настаивала, что заслуживает большего, чем шатер в пустыне. Поэтому отец предоставил ей и Джеймсу дом в Лондоне и апартаменты в Риме.

— В «Гранде Лючии»?

— Нет. Они начали ужинать в отеле только после того, как я его купил. — Алим улыбнулся. — Джеймс и Мона там познакомились — она приехала на юбилей свадьбы своих бабушки и дедушки, а Флер и Джеймс навещали отца.

Конечно. Габи вспомнила, что Мона упоминала что-то подобное; но тогда это казалось совсем не важным.

— Я не хочу быть твоей любовницей, Алим.

— Ты будешь не любовницей, — сказал Алим, — а фавориткой.

Он говорил так, словно это награда.

— Я не хочу быть как Флер, — заявила Габи. — Не хочу привозить ее сюда и…

Но в то же время она сражалась с собой, потому что в словах была ложь. Она больше всего на свете хотела, чтобы Лючия лежала сейчас между ними. Мысль о том, что они будут навещать Алима, что ее дочь вырастет, зная любовь отца, была очень привлекательна.

— Разве это так ужасно? — спросил ее Алим. — Я позабочусь о вас обеих.

Габи смотрела на него в упор.

— Ты можешь часто приезжать сюда, но все равно развивать свою карьеру…

Габи презрительно фыркнула.

— Помнится, ты мне уже обещал один раз помощь в карьере. Но долго это обещание не протянуло.

Ей до сих пор было больно; одно воспоминание вернуло ей всю боль, которую Алим причинил.

— «Гранде Лючия» все равно продана.

— Контракты еще не подписаны.

Это ее не успокаивало; Бастиано был другом Алима, но для Алима это имело мало значения. Он был безжалостен, когда хотел получить желаемое.

Но не в этот раз.