Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер Страница 27

Отец направился к боковой двери. Прежде чем она успела его окликнуть, он уже вошел в дом, оставив за собой лишь шлейф аромата базилика, кустик которого задел на ходу. Оказавшись одна, Мария-Грация тотчас пожалела, что увязалась за ним.

Она подтянулась, держась за подоконник, и заглянула в кухонное окно. Ног она уже совсем не чувствовала, но желание увидеть, что происходит внутри, было сильнее любых страхов.

А увидела она горящие свечи, словно оплакивали покойника. В доме собрались люди, их имена она помнила довольно смутно, то были местные рыбаки и крестьяне. Вроде бы Маццу, Дакоста, Тераццу. На голом кухонном столе на спине лежал Пьерино. Волосы на его груди были залиты мазутом, как в тот вечер прошлым летом, когда мотор его лодки раскололся на две части и его залило моторным топливом. «Вылили на него двадцать ведер горячей воды, – жаловалась тогда его жена Агата, – а он все равно мазутом воняет. Я эту вонь по всему дому чую. Воняет даже моя готовка, мебель в гостиной, яйца моих кур!»

Мария-Грация смогла разглядеть старушку в изголовье импровизированного ложа и младшую дочь Пьерино, Санта-Марию, стоявшую в ногах. А затем она увидела отца. То т стоял согнувшись, чтобы не задеть потолок. Кто-то включил лампочку. Подтеки на груди Пьерино заблестели, и Мария-Грация внезапно осознала, что никакой это не мазут, а кровь. Кто-то отхлестал его до крови.

Отец заговорил. Сквозь стекло голос звучал глухо, но некоторые слова Мария-Грация разбирала.

– Когда? – спросил отец.

– Два часа назад, – ответила Агата. – Он голосовал «против», signor il dottore. Если бы только, милостью святой Агаты, он не вбил себе в голову голосовать «против».

Отец принялся промывать грудь Пьерино прозрачной жидкостью и вынимать пинцетом из ран маленькие камешки, один за другим выкладывая их на тарелку. Грудь Пьерино тяжело вздымалась. Закончив, отец перебинтовал Пьерино. Рыбаки помогали ему: они поднимали тело Пьерино, словно сеть с полным уловом сардин, а после бережно клали обратно.

– Кто это сделал? – спросил отец.

Агата отвернулась, закрыв лицо руками.

– Его принесли сюда и бросили в проулке, – раздался голос старика Риццу. – Синьора Агата услышала какой-то шум и вышла, подумав, что бродячие псы бедокурят. А вместо этого увидела своего мужа, которого бросили в грязь, как мешок со старьем. А те, кто это сделал, сбежали, figlio di puttana! ^[35] Я послал графу прошение об увольнении – с меня довольно выходок его дружков и всей этой политики!

– Это сделал il conte? Или Арканджело?

В ответ неразборчиво раздалось: «Нет, нет, не il conte. Нет, не Арканджело».

Пьерино очнулся, закашлялся и начал метаться, но отец продолжал накладывать повязку. После нескольких ужасных минут Пьерино затих. Дальше отец занялся головой Пьерино. Он обрил ему макушку, и стала видна рана, похожая на срез красного апельсина. Отец принялся орудовать иглой, и красный сок из раны оросил его руки.

Пальцы Марии-Грации, вцепившиеся в подоконник, от ужаса свело судорогой. И тогда она принялась придумывать историю о том, что это вовсе не кровь на груди Пьерино. Это мазут, или нет, это всего лишь рыбья кровь. Самый молодой из рыбаков, Тото, который мог за день наловить двадцать небольших тунцов и после этого весь вечер отплясывать с девушкой на веранде в баре, однажды поднялся на холм весь покрытый кровью, будто палач. Он рассказывал, что весь день и всю ночь боролся с тунцом, который больше его самого, а за ним следом, распевая песни, шли остальные рыбаки и несли на носилках побежденного тунца.

Все они тоже были измазаны кровью, и мать Тото чуть в обморок не упала при виде этой процессии и поначалу даже была не в силах отругать их за то, что они перепачкали всю ее кухню.

Но Мария-Грация понимала, что та история не имеет ничего общего с нынешней. Бороться с тунцом мог только молодой мужчина вроде Тото, уж никак не Пьерино.

Она видела, что отец почти закончил зашивать рану. Он все делал очень аккуратно, почти как мама, когда лечила разбитые коленки братьев. А тем временем уже занимался серый рассвет, и Мария-Грация видела все не так отчетливо из-за бликов на стекле. Отец закончил накладывать швы и заговорил. До нее долетали только некоторые слова в перерывах между накатами волн – этим утром море было неспокойно. В другой день Пьерино, одетый в куртку и засаленные шерстяные штаны, уже вытаскивал бы ловушки на омаров, расставленные вдоль берега.

– Кровоизлияние в мозг, – услышала Мария-Грация. – Не уверен, насколько серьезное… выздоровление будет трудным… покой и хороший уход…

И Агата, дочь булочника, рухнула рядом с телом мужа, будто ей на шею повесили гирю. Когда отец вышел из дома, он тоже с трудом переставлял ноги.

– Мариуцца! – воскликнул он, увидев дочь. – Что ты тут делаешь? Что случилось?

Ноги у нее дрожали. Она больше не могла стоять. Она не знала, как доберется до дома, если ей удастся отцепиться от подоконника, и от жалости к себе, даже больше, чем к Пьерино или его жене Агате, или даже к бедному уставшему отцу, она расплакалась. Отец подхватил дочь на руки, отцепил ее пальцы от окна, словно riccio di mare ^[36] от камней.

– Боже, Мария-Грация! – воскликнул он. – Что стряслось?

– Папа, я подумала, что случилось что-то плохое, и пошла за тобой. А потом я застряла здесь, потому что ноги больше не слушались. Я не собиралась подглядывать. Я думала, ты увидишь меня.

– Сколько времени ты здесь пробыла? – спросил отец, слегка встряхнув ее. – Что ты видела?

Мария-Грация зарыдала пуще прежнего:

– Всего пять минут. Всего пять минут. Я ничего не видела.

– Что ты видела?

– Ничего. Ничего.

Отец обнял ее и стал укачивать. Потом поставил на землю, осмотрел и спросил:

– Где твои ортезы? Ты прошла весь этот путь без ортезов?

– Да, папа. Прости меня за это.

Но отец вдруг снова подхватил ее и, не обращая внимания на усталость, на кровь, которой был перепачкан, счастливо закружил дочь.

Весь обратный путь по просыпающимся улицам она проделала на отцовских руках и почувствовала себя лучше. Отец сказал, что их не должны видеть, ибо далеко не все в городке одобрят то, что он лечил Пьерино, поэтому он направился не по главной улице, а по дороге за домом семьи Фаццоли, где было развешано выстиранное белье. И вскоре Мария-Грация уже лежала в своей постели.

– А Пьерино умрет? – спросила она.

– Нет. Спи, Мариуцца. Слушай море.

Почти засыпая, она что-то пробормотала про школу, отец погладил ее по голове и шепнул:

– Ш-ш-ш. Завтра будет время для школы. Спи.