Провинциальная Мадонна - Вера Колочкова Страница 27

Девушка положила Веронику на кровать, с разбегу хрястнула ногой по оконной раме — откуда только силы взялись. Еще раз, еще… Створка вылетела, морозный воздух ударил в лицо. Склонилась, отдала в протянутые руки извивающееся тельце ребенка, следом сама выпрыгнула в чем была. Ноги даже снега не почувствовали, внутри все тряслось от нервного испуга. Она побежала куда-то вслед за Наташкой, ночная рубаха раздулась пузырем на ветру…

Дальше уже плохо чего помнила. Люди, суета, крики, кто-то накинул на плечи огромный старый тулуп, заставил сунуть ноги в валенки. Вероника затихла было у нее в руках, потом снова начала плакать там, в затхлом нутре тулупа. Рядом тряслась нервной дрожью Наташка, прижимая перепуганного Мишеньку. Оглянулась — над крышей дома уже столб огня стоит…

— Наташка, где мама? — заорала вдруг хрипло.

— Да вон стоит, не ори…

Мама и впрямь стояла чуть поодаль, прижимая к груди смешную дамскую сумочку, старинный голубой ридикюль, где всегда хранились важные документы, — видать, успела выхватить в последний момент. Пламя дико плясало в расширенных от ужаса глазах, накинутое пальто сползло вниз, обнажив белые полные плечи. Рядом суетилась соседка Раиса, теребила ее, подвывала дико:

— Таня, Тань… Пожарная машина уже выехала. Может, и спасут чего! Ой, как бы на наш дом огонь-то не перекинулся, люди добрые! Ой, побегу, вытащу чего на всякий случай… Вещи какие, документы, деньги!

— Деньги… У меня ж там деньги спрятаны за притолокой! — громко, отчетливо, почти невменяемо проговорила мама, бросив ридикюль в снег. — Я ж на старость копила…

И вдруг — сорвалась с места, понеслась в сторону горящего дома, увязая в снегу.

— Куда?! Стой, Татьяна, с ума сошла, сгоришь! — завизжали истошно вслед несколько голосов. Алексей, Раисин муж, попытался грубо перехватить ее, но мама взмахом руки снесла его в сторону, и тот кувырнулся в снег, страшно и хрипло матерясь.

— Мама! Мама, не надо! Стой! — страшно закричала Наталья и, оттолкнув от себя Мишеньку, ринулась следом, расталкивая толпу.

Надя потом долго с содроганием вспоминала этот момент — почему Наталью-то никто не остановил! Ведь можно было…

Обе исчезли в клубах дыма — сначала мама, потом Наталья. А дальше… Дальше все замерли, и тишина наступила окаянная, томительная, лишь слышно было, как страшно трещат охваченные огнем стены дома. И вдруг тишину разорвал общий дикий крик и грохот обвалившейся крыши, столб огня сверху, до самого неба, и отпрянувшая разом толпа…

— А-а-а-а! — понеслось ужасом по поселку вырвавшееся из глоток страшное, звериное, безысходное. — А-а-а!

И она тоже кричала в этом диком многоголосье, изо всех сил прижимая орущую Веронику, а потом поплыло перед глазами багровым отсветом, сил уже не было кричать. Она повалилась на спину, в снег, увлекая за собой прильнувшего к ногам Мишеньку…

Очнулась от запаха нашатыря. Тети-Полино лицо выплыло из тумана, испуганное, с дрожащими губами. Подняла руку, коснулась края подушки под головой…

— Где я, теть Поль?

— Да у меня, милая, у меня… Мужики тебя отволокли. Начали по щекам бить, а ты — как мертвая! Потом ничего, глаза открыла, поглядела на всех немного да опять будто в сон провалилась. Я уж рядом сижу, все прислушиваюсь — дышишь ли, нет. Вот, слава богу, от нашатыря очнулась…

— А Вероника?! Где Вероника, теть Поль?

— Да здесь, здесь твоя Вероника… Вон с Мишаткой на моей койке спят.

— А мама? А Наташка?

И тут же вспомнилось, обволокло голову неприятием безнадеги… Сознание не желало воспринимать ни горькой правды, ни задрожавшего слезами тети-Полиного лица. Все вглядывалась в это лицо, пытаясь уловить хоть маленькую тень надежды.

— Нету их больше, Надюха… Ни мамки, ни сеструхи твоей! Не спасли их. Да и как было спасти-то… Ох, горе-то какое, горе! Сирота ты теперь бездомная!

Тетя Поля закрыла лицо руками, завыла тоненько, будто сдерживая себя от громкого плача. Потом вдруг остановилась, с шумом всхлипнула, отерла лицо тыльной стороной ладони.

— Ты вот что… Горе горем, а крепись, шибко-то раскиселиваться не след. Надо ведь похоронами заниматься. Кому еще, как не тебе? Конечно, на фабрике помогут… Поплачь немного да поднимайся, вон за окном рассвело уже. Только не громко плачь, а то детей разбудишь…

— А я не могу, теть Поль… У меня что-то вот тут… Болит очень… — потянула она руку к груди, — дышать не дает… Очень сильно болит…

— Так знамо дело. Это горе у тебя комком затаилось. Погоди, скоро развернется, тогда, может, и поплачешь. Только не шибко — молоко может пропасть.

— Да, молоко… Молоко… Я ж Веронику не покормила…

— Да ничего, обойдется пока. Она так наоралась, что и без молока заснула, сердешная. А Мишатка-то и во сне вон всхлипывает. Кстати, тут Сашка Потапов прибегал… Говорит, отцу-то уже позвонил, он сюда едет…

— Какому отцу?

— Да Мишаткиному, какому!

— Сереже?

— Ну да… Кому ж еще… Ой, что-то ты совсем не в себе, девка! Давай-ка, совсем-то в лихоманку не впадай, нельзя! Говорю же — похоронами заниматься надо. Потом будешь горе по-настоящему мыкать…

Хлопнула входная дверь, впустив за собой волну холодного воздуха. Запыхавшаяся Машка влетела в комнату, прижимая к округлому животу ворох одежды, бросила его на топчан к ее ногам.

— Вот, Надьк… Сегодня пробежалась по всем девчонкам из класса, собрала, что могла.

Мое-то тебе совсем не подходит, ты ж вон какая худющая! Ну чего ты, а?

Неуклюже повалившись на колени, она обхватила ее морозной с улицы рукой, потрясла за плечо. Невольное движение отдалось болью в груди, и она сморщилась страдальчески.

— Не надо, не тряси меня, Машк…

— Вставай, вставай, Надюха, — снова слезно, но требовательно заговорила тетя Поля, — время вон уже к восьми подходит, надо на фабрику идти, насчет похорон договариваться…

— Я не могу, теть Поль. Отстаньте от меня, пожалуйста.

— Да как же это — отстаньте! У тебя ж, милка моя, долг перед мамкой да сестрой остался, его никто не отменит. Других-то родственников у вас — шаром покати! Одна ты и есть! Вставай, вставай потихоньку. Машка, подсоби мне, давай-ка ее подымем!

— Не надо, я сама…

С трудом поднялась, и ноги сразу подкосились, будто ударил кто с силою под коленки. Но удержалась, шагнула к кровати, на которой спали Вероника с Мишенькой. У Мишеньки личико бледное, тревожное, Вероника спеленута довольно крепко в тети-Полино покрывало, маленькие губы стянуты, будто в обиде. Потянулась к ней руками…

— Не надо, Надюх, не буди, пусть спит. Ты лучше молока сцеди, как проснется, я ее покормлю. Погоди, чистую кружку с кухни принесу…

Тронула грудь — и впрямь налилась от избытка молока. Это хорошо, что молоко есть. Дочурка голодной не будет. Вон как побежало в кружку струей из-под пальцев…