Цветы к сентябрю - Николай Станишевский Страница 27

Боже, это было невыносимо!

Он быстрыми шагами пересёк комнату, опустился на одно колено и спрятал лицо в моих ладонях. Судорожно дёрнулось сердце, в руках вспыхнул нестерпимый жар, и мне опять показалось, что этот жест — нечто большее, чем попытка отца найти успокоение в руках дочери. Но, уже в следующий момент, повинуясь бессознательному желанию, я осторожно высвободила одну из рук и запустила пальцы в его густую, начинающую седеть шевелюру. Мне почудилось, что он тоже вздрогнул и чтобы скрыть это движение, ещё сильнее прижал ладонь моей руки к своим губам.

Казалось, исчезло всё, что нас до этого окружало. Мы оказались в темной и тягучей субстанции, обволакивающей со всех сторон. Не было больше ничего вокруг, не было больше никого вообще. Сейчас нам никто не был нужен. Два живых существа, берущие своё начало от Сотворения мира, остались, наконец-то, наедине. И в этот момент они не хотели никого видеть и слышать.

Возможно ли такое в отношениях между родителями и детьми? Уместно ли подобное подсознательное влечение к противоположному полу с физиологической точки зрения?

Кто знает…

Наверное, да…

По крайней мере, мне так казалось. Ведь не могла же я себе признаться, что в тот момент видела в Николасе не отца, а своего мужчину, который был у меня и раньше, где-то в прошлой жизни, потом исчез и вот, появился вновь…

Отец отнял губы от моей руки, поднял голову и посмотрел на меня долгим, утомлённым взглядом. Я моргнула, пелена наваждения исчезла, и только тогда я осознала, что мы снова находимся в реальном мире.

— Это было невыносимо, — беззвучно повторили его губы.

— Я представляю, — мой голос неожиданно сделался глухим, как предгрозовой рокот грома.

Я тут же постаралась откашляться.

— Я понимаю твоё состояние, папа. Когда тебя не было, я испытывала то же самое.

Он ещё раз пристально посмотрел мне в глаза, потом медленно поднялся и наклонился надо мной — такой большой, внушительный, необъятный…. И вдруг резким движением подхватил меня на руки, от чего перехватило дыхание, и сердце бешено заколотилось в предвкушении долгожданного и волнительного…

Я почувствовала вблизи его запах, не тот аромат дорогой парфюмерии, который невидимым шлейфом окутал всю палату, а запах настоящего мужчины — томящий своим ожиданием поскорее принадлежать ему. И моё тело содрогнулось в предвкушении предстоящего…

Отец улыбнулся, сел на стул и опустил меня к себе на колени. Не знаю почему, но я не стала убирать рук с его шеи, но обвила её ещё сильнее и положила голову на крепкое, неподвластное возрасту плечо. И мне сразу стало так хорошо, как не было уже долгие месяцы.

— Вот так ты очень любила делать, когда была совсем маленькой, — шёпотом произнёс он. — Если не возражаешь, давай посидим, помолчим и помечтаем — неважно о чем. Может быть, этот момент успокоения тоже поможет твоей памяти открыть ещё одну страницу книги, которую она запечатала сургучом.

И в нас вошла тишина. Холодная, безжалостная, пронзительно-серая, которая заставила сжаться моё сердце и пронеслась по телу стремительной, прохладной волной.

Тишина, которая пыталась помочь мне вспомнить.

Тишина, которая пыталась помочь осознать вспыхнувшие во мне чувства.

Тишина, которая пыталась помочь понять…

И её плоский, отливающий тусклой поверхностью, клинок, разрезал мою и без того исстрадавшуюся душу на несколько частей. Потом аккуратно подцепил их своим острием и опустил в высокие, цилиндрической формы банки, наполненные темной тягучей массой. Я сразу поняла, что окружена субстанцией начала. Начала мужского и женского, существовавшего только в связи друг с другом, отдельно от всех остальных. Субстанцией, которая была уже не такой густой, потому что её разбавили насыщенным раствором тишины.

— Джина! — мне показалось, что шёпот отца раздался внутри меня. — Джина, к сожалению, мне пора…

— Уже?.. — разочарованно прошептала я.

— Да. Я приду завтра. Все складывается не так уж и плохо. Надо подождать несколько дней, а потом мы будем вместе всю оставшуюся жизнь.

— Правда? — я почувствовала, как моё лицо приняло наивное детское выражение ожидания давно обещанной игрушки.

— Правда, — его губы прикоснулись к моему виску, и я растворилась в этом поцелуе.

— Завтра, — прошептал он, опуская меня на кровать.

— Завтра, — блаженно улыбаясь, прошептала я.

— Завтра, — прошептала уже ставшая светлой и похожей на обычный воздух субстанция тишины.

21 августа

Я так и не поняла — спала я сегодня ночью или нет. Порой мне казалось, что я всё-таки проваливаюсь в тёмную бездну — медленно и мучительно, распластавшись всем телом, словно погружаюсь в тихий холодный омут. Меня начинают преследовать непонятные яркие видения, и я чувствую, как невольно становлюсь действующим лицом кинопьесы потустороннего синематографа. И вдруг — неожиданный, резкий толчок. Мои мышцы судорожно сокращаются, я открываю глаза и вижу — театр теней уже уехал, так и не взяв меня с собой.

За окном притаилась печальная тихая осень. Она дышит на стекла прохладным, пахнущим прелой листвой воздухом и скребётся тонкими, сморщенными коготками голых ветвей деревьев. Я не хочу её впускать, не хочу соприкасаться с ней, потому как знаю, что осень несёт в себе лишь ожидание и горечь несостоявшейся встречи. А я уже устала ждать.

Я закрываю глаза и поворачиваюсь на бок. Мягкий кокон забвения моментально обволакивает меня с головы до ног, баюкает и нашёптывает строчки из сценария следующего фильма. Я слышу звон колокольчиков, скрип деревянных колёс, фырканье лошадей и уже знаю, что маленький, забытый мною театр возвращается вновь.

Внутренний импульс напоминает, что следует снова открыть глаза, и я это делаю. Взгляд упирается в квадратное, идеально натянутое белое полотно и только спустя несколько секунд я начинаю понимать, что это — больничный потолок. Печальная осень что-то бормочет и настойчиво ковыряет оконные рамы.

Но не так-то просто меня провести.

Я твёрдо знаю, что если сейчас закрою глаза, то снова услышу звон знакомых бубенчиков.

Вот только зачем они мне? Какое представление могут показать эти тени, в какой следующий фильм пригласят они меня на главную роль? Может, это будет картина о моём отце? Хотелось бы, хотя, наверное, всё-таки нет, — я уже не хочу, чтобы роль моего папы исполняла какая-то тень… А посему самое лучшее сейчас — посмотреть, как торопится войти в дом все та же печальная осень…

В общем, когда окончательно рассвело, я поняла, что абсолютно не выспалась, жутко измучалась и устала. Полли, которая навестила меня по обыкновению утром, сразу это заметила.

— Приснился скверный сон? — спросила она вместо того, чтобы начать отчитывать меня, как обычно.