Наследница трех клинков - Дарья Плещеева Страница 27

– Найдем.

Но, стоило им пройти два десятка шагов по берегу, как навстречу непонятно откуда выскочил человек и встал перед ними, загораживая путь.

– О мой Бог, да это же та сумасшедшая, – с облегчением сказал измайловец, подняв повыше фонарь.

– Это женщина?

– Да, фрейлен. Бедная женщина, муж которой помер – и она помешалась. Она вообразила, будто душа мужа вселилась в ее тело, надела его мундир и ходит по городу, – и он обратился к безумной по-русски, видимо, уговаривая ее дать дорогу.

Но та замахнулась на него клюкой и заговорила с Эрикой.

– Дайте ей денег, и пусть она убирается, – сказала Эрика.

– Она так просто не уйдет. Как бы не стала драться.

– Чего ей от меня нужно?

– Я только отдельные слова понимаю. Велит стоять, ждать…

– Разве в столице нет ни одной богадельни для таких женщин?

– Должны быть. Но эта уже по меньшей мере десять лет тут бродит. Говорят, она не ночует под крышей, а только под открытым небом, даже зимой.

– И она жива… – пробормотала Эрика. Несправедливость жизни изумила ее – женщина, которой полагалось бы замерзнуть насмерть, жива, а молодой, веселый, отважный Валентин – мертв…

– Она жива, – согласился измайловец. – В самом деле, дам-ка я ей копейку.

Но женщина в зеленом мундире и красных штанах, в обвисшей треуголке на голове, отвела протянутую руку.

– Но надо же что-то с ней сделать! – воскликнула Эрика. И тут издалека донеслись крики.

– Что это?

– Кому-то велят стоять, – перевел с русского фон Герлах. – Мужчина за кем-то гонится, кажется, за женщиной. Они бегут сюда. Подержите фонарь, фрейлен Эрика, мне это очень не нравится.

Эрика взяла фонарь, а измайловец обнажил шпагу.

Улица, действительно длинная и прямая, была освещена от берега вглубь, и на ней в сотне шагов от Эрики, измайловца и безумной появилась из-за угла женская фигурка, понеслась так, как может бежать только человек, который спасается от смерти.

Из-за того же угла возникла и мужская фигура.

Мужчина с криками гнался за женщиной, а та бежала на свет фонаря.

Еще несколько мгновений – и Эрика увидела, что беглянка очень молода, почти девочка. И одета она не на простонародный лад – на ней платье побогаче, пожалуй, чем у самой Эрики, с дорогими и пышными кружевами.

Девочка подбежала и выкрикнула что-то, непонятное Эрике, но, к счастью, понятное измайловцу.

– Ведите ее к лодке, фрейлен, – приказал он. – Скорее, скорее! И отчаливайте! В реке ее не достанут!

Сам он пошел навстречу мужчине, выставив перед собой шпагу. Рядом с ним, бок о бок, поспешила безумная со своей клюкой.

Эрика догадалась поставить наземь фонарь, схватила девочку за руку и увлекла ее к причалу. Они так поспешно соскочили в лодку, что чуть ее не опрокинули. Рыбак-перевозчик сперва ничего не понял, но Эрика закричала на него, и хотя кричала по-немецки – перевода не потребовалось. Он взялся за весла и отогнал лодку на два десятка шагов от причала.

Девочка что-то сказала ему по-русски, он оставил весла и размашисто перекрестился.

– Говорите вы по-немецки? – спросила Эрика. – Говорите вы по-французски?

– Да, я говорю по-французски. Я безмерно вам благодарна, сударыня! Вас послал мне Господь! Боже, я успела, я успела…

А я опоздала, подумала Эрика, я опоздала, и как же теперь попасть на кладбище?

Фонарь на берегу, который она высматривала, исчез, загороженный чьим-то телом, опять появился, подскочил. Эрика увидела – он в руке у фон Герлаха.

– Уплывайте, уплывайте! – по-немецки закричал измайловец. – Не смейте причаливать! Плывите на тот берег!

– Что это значит? – спросила Эрика девочку. – Кто этот мужчина, который вас чуть не убил?

– Это мой муж, которого я люблю более всего на свете…

– Любите – после того, как чудом спаслись?

– Да, он не виноват, я все расскажу вам, он не виноват!

– Значит, виноваты вы? – сердито спросила Эрика.

Девочка по-русски приказала грести к левому берегу Невы. На вопрос она ответила не сразу.

В темноте Эрика едва разбирала черты ее лица, но догадалась – по щекам катятся слезы, и девочка молчит лишь затем, чтобы не разрыдаться.

Эрику все это раздражало безумно.

– Куда вас доставить, сударыня? – спросила она.

– Я не знаю, – девочка всхлипнула. – Может быть, я могу хотя бы до утра побыть у вас? Я не стану мешать, я посижу в кресле… и мне нужно сменить сорочку… у меня нет при себе денег, я потом заплачу вам…

– Сменить сорочку? Это обязательно? – Эрика готова была ответить криком на самую невинную просьбу.

– Да, сударыня, моя сорочка в молоке…

– В каком молоке?

– В моем, я кормлю ребенка… Господи, господи!.. – и она запричитала по-русски, уже откровенно плача.

– Где ваш ребенок? – спросила Эрика и, не дождавшись ответа, закричала: – Где ваш ребенок?!.

– Я не знаю…

Тут уж Эрика не нашлась, что сказать.

Весла шлепали по черной воде, лодка неторопливо продвигалась к левому берегу – туда, где ждал человек с телегой. Загадочная беглянка тихо плакала. Все было не так…

– Скажите ему – пусть возвращается на тот берег, заберет господина фон Герлаха, – велела Эрика своей нечаянной спутнице. – Мы подождем его тут, в повозке.

– Да, сейчас.

Девочка объяснила перевозчику по-русски, что он должен сделать. Между ними вышел спор, кончился он тем, что девочка сняла с руки браслет и отдала мужику.

– Ваш браслет во сто раз дороже, чем перевоз через Неву, – сердито сказала Эрика.

– У меня нет при себе денег. Когда вернется тот господин, он все устроит, даст перевозчику гривенник и вернет браслет. Потом я его продам и… и что-нибудь придумаю…

Они отыскали телегу. Ее кучер спокойно спал, завернувшись в армяк. Эрика села на край и указала девочке на место рядом с собой.

– Садитесь, сударыня. Нам тут ждать не меньше часа.

– Да, благодарю…

Они помолчали.

– Как мне называть вас? – спросила девочка (Эрика не могла поверить, что дитя, на вид – чуть старше четырнадцати, уже стало женой и матерью).

Эрика задумалась. Свое привычное имя она не хотела даже упоминать, было еще второе – Вильгельмина. Но сокращенное от Вильгельмины – Минна, а его Эрика просто ненавидела.

Впрочем, имелось еще и третье – то, под которым ей предстояло венчаться с замаскированным женихом и стать наследницей богатых родителей. И к нему уже следовало привыкать.