Русский купидон - Саша Майская Страница 27

— Пардон, пардон! Даже и не знаю, как просить у вас прощения.

— Я вас прощаю, но вы должны мне посоветовать — с высоты своего опыта — какие шаги я должен предпринять и в какой последовательности. Сначала предложение, потом застрелить Пашку Мячикова из рогатки, либо сначала ликвидировать Мячикова, а потом уж…

Серафима строго нахмурила белесые бровки.

— Прежде всего, молодой человек, я бы посоветовала вам отвыкнуть от этой дурацкой привычки делать предложения руки и сердца в сортирах. Это неэстетично. Остальное — на ваше усмотрение. Помните, Мячиков — профессионал.

— Думаете, будет стрелять на поражение?

— Не исключено. Все Мячиковы ревнивы, как тигры. Правда, по женской линии, но Павлик пошел в мать.

— Благодарю вас, Серафима Владимировна. Нижайший поклон Аглае Владимировне…

— Непременно!

— …а также всем тем сорока восьми старым кошелкам, с которыми вы сегодня будете сплетничать на вашей веранде.

— Юный нахал!

— Ничуть. Я нахал зрелый. Но вас все равно люблю.

И Макс Сухомлинов бодрым зайчиком поскакал по лестнице наверх. Серафима усмехнулась ему вслед и довольно потерла сухонькие лапки. История развивалась куда круче, чем они с сестрой могли предположить…

Как это ни прискорбно, мы вынуждены заметить — это важно для дальнейшего повествования, — что Павел Сергеевич Мячиков очень быстро пал жертвой дьявольского обаяния Элеоноры. Лена Синельникова, пылающая и смущенная, с ужасом обдумывала на ходу, что сказать своему потенциальному жениху, но возле их столика ее ожидал сюрприз.

Пашка снял свою генеральскую фуражку, уже расстегнул белый мундир и тихонько колотил себя в обширную грудь, обтянутую десантной тельняшкой. Лицо и лысина его раскраснелись, но он не обращал на это внимания. Элеонора, судя по всему, тоже. Во всяком случае, сидела она, подперевшись ладошкой, и слушала Пашку очень внимательно, даже жалостливо. Впрочем, Лене она ухитрилась незаметно махнуть рукой — уходи, мол, огородами. Лена и пошла, расслышав по дороге лишь часть Пашкиной речи.

— …понимал меня когда, так это маманя. Но маманя что, она ж женщина прошлого века. Потом, всякая мать своему дитю покоя хочет! А я маманю уважаю, потому и застрял в Кулебякине. Начальство что, оно ведь… вона как! А мне человек нужен, понимаешь, Элеонорка, чтоб слушал меня, вот как ты, и говорил: отдохнул бы ты, Пашенька!

Элеонора протянула наманикюренную руку и осторожно погладила потную Пашкину лысину, дальнейшего Лена не видела, потому что бежала с поля боя.

Дома она заперла дверь, повалилась на диван в гостиной и издала громкий волчий вой, на который немедленно откликнулся в соседнем доме Василий.

Жить теперь было нельзя. Какие там слухи! Они практически на глазах у Серафимы занимались любовью в женском туалете ресторана — любые слухи перед таким меркнут.

Надо пойти и удавиться. Нет, лучше утопиться.

И Лена Синельникова содрала с себя разорванные в клочья колготки, сменила загубленное платье на длинную футболку, после чего помчалась к старому пруду охлаждаться. Об Элеоноре и Максе она старалась не думать, а о несчастном Пашке Мячикове, к стыду нашему, совершенно забыла.

Прохладная вода успокаивала, и Лена закрыла глаза, блаженно вытянувшись на поверхности пруда. Хорошо бы, водой можно было запросто смыть все воспоминания о Максе Сухомлинове…

Странно, ведь всего несколько недель назад она буквально мечтала о каком-нибудь, самом завалящем событии. До сих пор самым волнующим переживанием в ее деревенской жизни было обнаружение личинок тли на розовом кусте. И вот, с появлением в Кулебякине Макса Сухомлинова, вся ее тихая жизнь пошла наперекосяк, более того, изменилась и сама Лена Синельникова. Ее мучают эротические видения, она то и дело сталкивается с голым мужчиной, хорошо еще, одним и тем же…

— Как водичка?

С тихим визгом Лена Синельникова ушла под воду и торопливо вынырнула метрах в трех от места, где ее настиг голос, который она слишком хорошо знала.

— Проваливай отсюда, Макс. Хватит с меня неприятностей на сегодня.

— Что ты! Они только начинаются. Сейчас я закачу тебе сцену ревности…

— Ты — мне? А где, кстати, Элеонора?

— Вероятно, выпивает с Пашкой. Когда я уходил из ресторана, они приканчивали второй графин.

— Скотина ты все-таки. Снял девушку, пообещал Пашке заплатить за ужин…

— А я деньги оставил. Все по-честному. Ужин — Пашке, Синельникову — мне. Элеонора — бонус.

— Счас, размечтался!

— Это ты о ком?

— О себе.

— А как ты догадалась? Нет, серьезно, Ленк, я в последний раз с такой интенсивностью предавался эротическим фантазиям в армии. Знаешь, зимой в тайге красиво… но скучновато.

— Ты же про тундру рассказывал?

— А они там чередуются. Как просвет в тайге — значит, тундра. Тундра кончилась — пошла тайга… А ты голая, да?

— Не твое дело!

— Нет, просто я-то голый. Если бы ты была одетая, то могла бы первая выйти из воды и мирно уйти…

— Не пойду!

— Значит, голая. Плыви ко мне?

— Разбежался!

— Ну ладно, тогда я.

С этими словами Макс нырнул и скрылся под водой. Лена в панике завертела головой, чувствуя себя абсолютно беззащитной.

Вдруг прямо перед ней, весь в серебряных брызгах, возник ухмыляющийся мужчина всей ее жизни, и Лена успела только ахнуть — после этого все потеряло смысл и значение.

Их тела были невесомыми, они словно плыли в космосе, и все, чему на суше мешал закон всемирного тяготения, здесь, в воде, оказалось проще простого. И свивались в прекраснейшем из танцев тела, и вода вскипала миллионом серебряных пузырьков, а луна дробилась на тысячу маленьких лун, и в темных руках мужчины изгибалось и пело, как скрипка, белоснежное тело женщины…

Они подходили друг другу по всем статьям, это было ясно и очевидно, и Максим едва не плакал от счастья, чувствуя, как восстанавливаются в его душе какие-то порванные давным-давно струны и связи и весь он становится целым, единым, сильным…

Лена умирала от любви и жадно пила его поцелуи. Время сворачивалось в спираль, уходившую в вечность, и больше не было лет одиночества и сомнений, одиноких вечеров и бессмысленных ночей, забывались лица чужих, ненужных людей, обиды, смешные проблемы, а из всей этой круговерти вылущивался один чистый и четкий образ: она лежит на груди у Макса, и объятия его сильных рук никогда больше не разомкнутся, не выпустят ее, а значит, все будет хорошо…

И они вместе ринулись в захватывающую дух высь, туда, где небо становится алмазной твердью, а у ангелов золотые трубы, и они взлетели, держась за руки, чтобы потом стремглав упасть с этой высоты и понестись в темном вихре остывающего огня.