Из сегодня в завтра - Джулия Тиммон Страница 27

Просыпаюсь, услышав чьи-то шаги и скрип половицы, и чуть не вскрикиваю.

— Малявка, это я, — звучит из темноты негромкий знакомый голос.

— Мам? — Отрываю от диванной подушки тяжелую голову и прищуриваю глаза.

— Где у тебя включается свет? — спрашивает мама, шаря рукой по стене.

— Гм… сейчас. — С трудом встаю, спотыкаюсь о туфли, которые, не помню когда, скинула с ног, шлепаю к другой стенке и включаю ночник.

— Так-то лучше, — бормочет мама, вглядываясь в меня. — Что с тобой?

Провожу рукой по лицу, задумываясь, откуда она узнала, что у меня неприятности. Я ведь вроде бы не ревела, не рвала на себе волосы и не билась руками и ногами об пол. Словом, выглядеть должна почти нормально. Особенно в таком полумраке.

— С чего ты взяла, что со мной что-то не то? — спрашиваю умышленно тихо, чтобы не обнаруживать голосом жгучие страдания.

Мама подходит ко мне, берет меня за подбородок, поворачивает лицом к свету и пристально всматривается в мои глаза.

— Мы звоним тебе целый вечер. На мобильный и на домашний. Уже стали беспокоиться. Отец говорит: надо к ней съездить. Хотел поехать сам, но ему позвонил О'Коннел. У их манчестерских клиентов вышло из строя оборудование.

— В воскресенье вечером? — спрашиваю я, чувствуя, как на меня наваливается увесистая безысходность. Нет, честное слово! Раздумывать сейчас о каком-то там оборудовании я не в состоянии!

— В Манчестере сейчас вообще ночь, — говорит мама, садясь на диван и усаживая меня рядом с собой. — Точнее, раннее утро. Но эта фабрика работает круглосуточно.

— Пусть бы О'Коннел и чинил свое чертово оборудование! — Я, бог знает почему, злюсь на старика, не сделавшего мне ничего плохого.

Мама успокоительно похлопывает меня по руке.

— Зачем ему пачкать руки, когда у него есть такой дурачок, как наш папа?

Несмотря на свое горе, замечаю, что мама говорит об отце почти ласково — можно сказать, любя. Удостоверившись, что они согласны прибегнуть к психологической помощи и благополучно начали курс, мы с Деборой перестали лезть в их дела, а если и интересовались ими, то осторожно и чаще косвенно. В последнее время между нашими родителями больше не вспыхивает грандиозных ссор, во всяком случае таких, о которых становилось бы известно нам. Маму, когда мы к ним заглядываем, застаем не со стаканом в руке, а примеряющей новую одежду или о чем-то мечтающей на веранде; отец, хоть и бывает, что по-прежнему ворчит, больше не заикается ни о разводе, ни о желании немедленно уехать из дому. Мы с Деборой почти успокоились и без слов договорились не заводить речь об отношениях отца и матери. Чтобы не сглазить.

— А-а… зачем вы мне звонили? — спрашиваю я. Мной овладевает ужасающее и неодолимое желание остаться одной и окунуться с головой в свое несчастье. Вспомнить в мучительных подробностях, с чего начался день, какие сулил удовольствия, как стал терзать странными загадками и чем закончился.

Мне кажется, что подошло к концу не только воскресенье и даже не только наши отношения с Джерардом, но и вся моя жизнь. Скажете, нельзя дышать одной только любовью? Когда она уходит, надо собираться с духом и шагать вперед? Знаю, но в данном случае, оттого что сегодня я предпочла любви спокойствие, мое чувство, кажется, запылало с удвоенной силой. А все прочие желания — обзаводиться новыми вещами, с кем-либо общаться, куда бы то ни было ездить — словом, все прочее покинуло меня. Боюсь, навсегда.

Мама прикасается к моей руке.

— Эви?

Вздрагиваю.

— Что?

— Ты спросила, зачем мы звонили… — растерянно бормочет она.

Моргаю.

— Гм… ну да.

— А сама вдруг как будто забыла, что я рядом, — произносит мама, прикладывая руку к моему лбу, будто я еще ребенок и она в ответе за мое самочувствие.

Качаю головой, стараясь изобразить усталость или недомогание, но чувствую, что актерствовать сейчас совсем не могу, откидываюсь на диванную спинку, тихо вздыхаю и закрываю глаза.

— Просто у меня… был тяжелый день.

— Что-нибудь стряслось? — встревоженно спрашивает мама. — Может, тебе нужна помощь?

Мгновение-другое раздумываю, не кинуться ли матери на грудь и не рассказать ли все-все, но слезы до сих пор стоят внутри ледяной глыбой, а перед глазами одно за другим проплывают воспоминания о сегодняшнем дне, которые, чувствую, просмотреть впервые мне следует в одиночку.

— Нет, спасибо. Не стряслось ничего… страшного.

Мама смотрит на меня с недоверием.

— Точно?

Устремляю взгляд в полутьму перед собой.

— Угу. Лучше скажи наконец, чего вы хотели…

Мама вздыхает. Я сразу чувствую, что это вздох не тяжести и не безысходности. А безмолвное предисловие к чему-то неожиданному и приятному.

— Мы с папой… решили на недельку съездить в Кливленд, к его брату, Джорджу. Мы не виделись с ним лет пять, а позапрошлой зимой он сильно болел… Как-то нехорошо получается. И потом… — Она в некоторой растерянности смотрит на свои руки.

Мне на мгновение становится чуточку спокойнее.

— И потом вам захотелось попутешествовать вдвоем, — договариваю за нее я.

Мама вскидывает голову.

— Да, представь себе! — Она сконфуженно усмехается. — Может, тебе это покажется нелепым, но у нас вдруг… будто все началось заново.

— Если бы нам с Деборой это казалось нелепым, тогда мы бы наплевали на ваши выяснения и ничего не пытались бы исправить, — медленно и устало говорю я.