Неприступный герцог - Джулиана Грей Страница 27

Уоллингфорд вскочил на ноги.

— Какого черта здесь происходит?

Абигайль ошеломленно заморгала. Приподнялась, села на полу, позволив лифу платья весьма непристойно съехать вниз. Шпильки выскочили из ее волос, и они каскадом рассыпались по плечам и спине. Она чувствовала себя распутной женщиной, и это ощущение ей понравилось.

— Разве это не очевидно? — радостно произнесла она. — Мы занимаемся любовью. Наконец!

Брови Уоллингфорда сурово сошлись на переносице. Красивые губы превратились в узкую полоску. Он потянулся за сюртуком.

— Вы сделали это намеренно, не так ли? Кто вас надоумил? Леди Морли, полагаю?

— Никто. Никто ничего не знает. Все считают, что я вас ненавижу. — Абигайль отбросила с лица волосы. — Да и какая разница? Почему вы одеваетесь?

Уоллингфорд уже поспешно застегивал пуговицы сюртука.

— Мне кажется, меня обвели вокруг пальца.

— О, не говорите чепухи.

Кожу Абигайль все еще покалывало, а соски болезненно упирались в неуступчивый корсет. Она сгорала от желания, а этот невыносимый объект ее страсти поправлял ворот сорочки, возвращая ему безупречность и стирая тем самым воспоминания о мужчине, всего мгновение назад страстно шептавший ей на ухо и называвший своей чудесной феей.

Она в отчаянии протянула к нему руки.

— Вернитесь. Я же предупреждала, что сама не ведаю, что говорю.

— Перья! — процедил сквозь зубы Уоллингфорд. — Каким же идиотом вы меня считаете. Подозреваю, вашей целью было вынудить всех нас покинуть замок.

— Неправда! Я умру, если вы уедете. — Абигайль встала с пола.

Уоллингфорд одарил ее ледяным взглядом, протянул руку к платью Абигайль, и та охнула, подумав, что он хочет сорвать его с нее и начать все сызнова, но вместо этого Уоллингфорд вернул лиф на место.

— Вы выглядите как потаскуха, — холодно произнес он, принимаясь застегивать пуговицы. Абигайль была слишком ошеломлена, чтобы его остановить. — Вы хотели принести себя в жертву. Благородно. Интересно, вы собирались довести задуманное до конца? Или ваши друзья уже сейчас стоят под дверью, чтобы ворваться в комнату и застигнуть нас на месте преступления?

Уоллингфорд рывком застегнул последнюю пуговицу на платье Абигайль, и ей пришлось отступить на шаг назад и сложить руки на груди. Лицо и тело пылали, но теперь не от страсти, а от гнева, для нее непривычного ощущения. Ведь она еще никогда не сердилась по-настоящему. Гнев был так же противен ее существу, как и ревность. У нее не было опыта общения с подобными эмоциями, поэтому она и не знала теперь, что делать с красным туманом, застившим ее глаза, и рвущимися с губ словами.

— Я собиралась сделать вас своим любовником, — сказала она. — Собиралась сделать вам подарок — подарить свою невинность. Надеялась, что это значит для вас то же, что и для меня, но теперь вижу, что ошибалась. Вы всего лишь обычный жестокосердный соблазнитель. Мне стоило выбрать в качестве любовника мистера Берка или славного лорда Пенхэллоу, хотя я никогда не поступаю так со своими друзьями. Да, и еще… Вы заставили меня плакать, невыносимый вы герцог, а я никогда не плачу! — Абигайль схватила мешок с перьями.

— Подождите, Абигайль…

— Надеюсь, вы никогда не встретите женщину, которая вас полюбит. Надеюсь, вы умрете в одиночестве, бездетным и всеми покинутым! — Абигайль взяла мешок за дно и высыпала содержимое на голову Уоллингфорда. — Большего вы не заслуживаете.

Она не остановилась, чтобы полюбоваться делом рук своих. Повернулась и вышла прочь из спальни герцога Уоллингфорда, даже не потрудившись выслушать его извинения, приглушенные слоем перьев.

Перья были на ресницах, в волосах, в сюртуке, во рту, который он опрометчиво открыл, чтобы возразить, как раз в тот момент, когда она высыпала на него содержимое мешка.

— Абигайль! — попытался крикнуть Уоллингфорд, как только может крикнуть человек, горло которого щекотало крохотное гусиное перышко. Уоллингфорд выплюнул его и сделал еще одну попытку: — Абигайль! — Такой рев, присущий только обладающим неограниченной властью герцогам, заставил бы целую армию преклонить колени. Даже камни замка могли бы склониться в поклоне перед этим преисполненным властности воплем, но Абигайль Харвуд не остановилась, как если бы вообще ничего не слышала.

Она растворилась без следа в переливающемся весеннем воздухе, подобно фее, с которой ее сравнивал Уоллингфорд.

Ну конечно же, он не собирался так ее называть. Как не собирался делать и всего остального. Просто это имя само слетело с его губ, словно он вдруг превратился в совершенно другого человека. На протяжении многих недель он всячески пытался избегать встреч с этой леди, а если встречи были неизбежны, гневно поджимал губы и окидывал ее ледяным взглядом. Он пытался закрыть свой разум для мыслей о ней. Уоллингфорд едва не забылся однажды на конюшне и не собирался допустить повторения произошедшего.

Он не должен оступиться. Не должен позволять себе быть слабым.

Но все эти благие намерения тотчас же выветрились из его головы, когда он увидел Абигайль, с ее изящными ключицами, виднеющимися над вырезом желтого платья, и густыми ресницами, обрамляющими неправдоподобно большие глаза. А потом она подняла эти самые глаза и взяла его в плен, глядя на него с таким дразнящим теплом, с таким невинным пониманием, что Уоллингфорд сдался.

Имя Артур, данное ему при рождении и сорвавшееся с губ Абигайль, растопило его мозг. А вид ее гладкой кожи и многообещающе выпирающей из декольте груди свели с ума. Его восхитительная фея, похожая на ангела, Абигайль выгибалась и сладостно вздыхала. К черту пари, деда и весь мир, кроме этой комнаты и этой странной, единственной в мире женщины, созданной именно для него!

А потом между стонами и вздохами прозвучала фраза: «Не думала, что победа в споре может доставить мне такое удовольствие». И эти слова вдребезги разбили все: его гордость, вселяющее надежду, безымянное ощущение у него в груди, признание, что едва не сорвалось с его губ.

Абигайль играла с ним, подставила его, использовала в своих целях.

Его, герцога Уоллингфорда!

И вот теперь он стоял посреди пустой комнаты, с каждым своим вздохом поднимая в воздух небольшое облачко пуха. Все было на месте и в порядке, кроме кровати, перьев и его собственного растревоженного сознания.

Уоллингфорд нахмурился еще больше. Казалось, даже дверь комнаты насмехается над ним, зияя полутемным коридором, в котором в облаке желтого платья растворилась Абигайль, и окном, из которого открывался вид на покрытую весенней зеленью долину.

Он глухо застонал, в два шага пересек комнату, вышел в коридор, захлопнул дверь и запер ее на ключ. Затем бегом спустился по лестнице, высекая искры из каменных ступеней каблуками своих сапог, и направился к выходу.

Герцогам не пристало спокойно наблюдать за тем, как попирают их гордость.