Тайная алхимия - Эмма Дарвин Страница 27

— Мама, мама! Том забрал мою…

Дикон споткнулся о плиту и упал плашмя. Он всего лишь поставил синяк на коленке, и, когда перестал реветь, я заставила его поклониться бабушке и пожелать ей доброго дня.

— А теперь скажи, в чем дело?

— Он отобрал мою лошадку и…

— Который Том?

— Том Вудвилл, мама, — сказал Дикон, утирая нос маленькой пухлой ручкой, затем вытер ее о рубашку, оставив зеленые пятна соплей на боку. — Не мой брат.

— И что, ты не можешь забрать ее обратно?

— Он больше меня! Он говорит, что он мой дядя и я не могу владеть этой лошадкой, потому что мы бедные, а у бедных нет коней, они повсюду ходят пешком. Мы бедные, мадам?

— Иди сюда.

Я села в кресло отца рядом с очагом и посадила мальчика себе на колени. На его рубашке было больше заштопанных мест, чем целых, и даже аккуратные стежки Мэл не могли сделать ткань новой, поскольку та износилась от ворота до подола.

— Да, сын, мы и вправду небогаты, но Тому Вудвиллу нет до этого дела, будь он хоть трижды твой дядя.

— А почему мы небогаты?

— Потому что я не могу получить земли Тома — Тома Грэя. Я не могу получить их обратно от бабушки Феррарс. Я писала и отправляла послания, но она не отвечает, просто забирает ренту с этих земель, прежде чем ее успевает собрать Адам Марчант. Это золото вовсе не ее, у нее есть собственные земли. Маноры Астли принадлежат Тому по закону, они были отданы твоему почтенному отцу, да упокоит Господь его душу. Если…

В моем горле застряли слезы, я не могла больше говорить. Я только прижалась щекой к головке Дикона. Он был крепок, как и отец, хотя еще не дожил до своего четвертого лета, — приземистый, плотный, с круглой головой и жесткими коричневыми волосами. От него пахло солнцем, соплями и леденцами.

Моя матушка, плотно сжав губы, снова перечитывала письмо отца.

Внезапно меня охватила усталость, а с ней пришли слезы, которые готовы были прорваться уже целый день и теперь, когда я была опечалена, лились так легко.

— Ой! Вы меня раздавите, мадам, — сказал Дикон.

Я ослабила объятия и вытерла слезы одной рукой.

— Мы вернем земли Тома?

— Я должна это сделать, иначе нам не на что будет жить. Арендаторы знают, что Том — их лендлорд, как раньше был его отец, и что леди Феррарс забирает ренту незаконно. Я должна снова ей написать.

Вошла Мэл с известием, что пришел арендатор из Графтона — он размахивает запиской о неплатежах и угрожает подать в суд. Я спустила Дикона с колен.

— Если Том Вудвилл не отдает тебе лошадку, найди Тома Грэя. Он твой брат и должен помочь.

Несколько недель спустя мой отец и Энтони вернулись домой. Уже давно миновал Майский день, но холод и туман сулили плохую жатву. Церковные колокола как раз звонили девятый час службы.

Отец и Энтони въехали во двор под стук копыт, крики и топот следовавших за ними людей. Заслышав шум, дети стремглав выскочили из мансард и конюшен, а моя матушка поспешила из кладовой в сбившейся вуали. Маргарита выбежала из гостиной, к ее платью прилипли нитки для вышивания. Я позвала Мэл, и мы взялись за дело: поправили на детях рубашки и куртки, вытерли грязь с их лиц, поплевав на ткань, и напомнили им о хороших манерах. Потом мы вышли во двор.

Я думала, что люди будут усталыми, может быть, ранеными, но нет. Я не увидела ни напряженно выпрямленных спин, ни каменных лиц тех, кого победили в бою. Они бросали вызов жалости или пытались скрыть страх и поражение. Да, рука Уота Картера была на перевязи, и, похоже, некоторое время он не сможет драться, а щека другого человека была располосована так глубоко, что я едва его узнала. У Джона-кузнеца была перевязана нога, и он сидел на лошади за спиной одного из сквайров. Но мой отец и Энтони ехали легко, улыбаясь оттого, что явились домой, упряжь их коней запылилась после дальней дороги, но была новой и ухоженной.

Отец приподнял мою матушку и, обняв, долго и страстно целовал. Энтони ей поклонился, в его глазах, как и в ее, стояли слезы. Потом матушка протянула к нему руки и поцеловала.

После чего отец поблагодарил людей за службу и заверил, что все они будут вознаграждены. Затем те, кто не являлся нашими личными слугами, удалились.

О награде, которую мы должны будем получить, он заговорил позже, сидя в большом зале, где в очаге высоко громоздились поленья, потому что уже почти наступил Троицын день. Ни отец, ни Энтони не упомянули о битве, зато они говорили о других серьезных делах, причем отец не отослал детей прочь.

Он рассказал, что новый король распределяет земли и золото, чтобы заручиться верностью новых союзников и убедиться, что Генрих Ланкастер не получит помощи от французского короля. Отец обсуждал с матерью деньги, которые можно будет собрать, чтобы купить помилование для себя и Энтони. Но потом взгляд его упал на Дикона, Элеонору и других детей, постарше — Мэл добивалась их молчания с помощью леденцов или мастерила им разные фигурки из кусочков дерева и ткани, чтобы отвлечь. Отец невольно улыбнулся, как будто рад был их присутствию в зале. Потом он сказал нам, что король Эдуард в Стоуни-Страдфорде. Отец обещал королю хорошую охоту, если тот соизволит поохотиться в лесу Сэлси, после чего короля будет ждать добрый ужин в Графтоне.

Мгновение мы были слишком удивлены, чтобы говорить.

— C'est bien, mon seigneur, [38]— сказала потом матушка без улыбки, склонив голову, как будто принимая комплимент от человека, который не вызывал у меня восхищения. — Мы будем готовы.

Позже, сидя у догорающего очага вместе с Энтони, я спросила:

— Отец и вправду пригласил Эдуарда… короля… и вправду его пригласил?

— Воистину так и было. Его величество… О, у него совершенно другой характер, не такой, как у Генриха Ланкастера.

— Конечно, он еще молод.

— Да. Но дело не просто в разнице в годах.

Глаза Энтони сощурились, как будто он старался получше рассмотреть короля.

— Он… он легко относится к вещам, во всяком случае судя по его разговорам. Даже со смехом говорит о тех месяцах в Кале. Конечно, мы смеялись вместе с ним, и он, словно в шутку, попросил у меня прощения за то, что так долго держали нас в плену, и притом бранили, и называли меня… о, всеми гнусными прозвищами. — Энтони вдруг улыбнулся: — Полагаю, это было абсурдным. По крайней мере, теперь кажется абсурдным — нам, тем, кто был при Тоутоне… Король любит музыку, вино, драгоценности и женщин, говорят, многих женщин.

— Что ж, в этом он больше всего отличается от Генриха.

— Но днем он работает усердней, чем любой другой. И надо видеть его в битве…

Энтони замолчал.

Я не нарушала тишины, потому что иногда мужчины говорили о своих делах, а иногда молчали, и я научилась у Джона, что не мне судить поступки мужчин.