Секс и тщеславие - Кевин Кван Страница 27

Почему жизнь внезапно показалась Люси рассыпанной мозаикой? Она всегда шла по жизни с такой уверенностью, такой методической точностью, ее жизнь была идеально спетой арией, и теперь, всего за несколько дней, все так перепуталось.

Черт-те что! А хаос она ненавидела больше всего. Неужели это Джордж сунул стихотворение ей под дверь? Кто же еще, кроме него? В конце концов, он единственный, кто при ней упомянул Неруду. Что именно он пытался сказать этой фразой?

В груди Люси клокотали противоречивые эмоции. С одной стороны, она была готова признать, что заинтригована Джорджем, с другой — ее бесил собственный интерес. Джордж совершенно не ее типаж. Люси сидела и перечисляла все, что ей в нем не нравилось. Маменькин сынок. Смазливый. Серфер/спортсмен. Неряха в майке и ортопедических сандалиях. Самодовольный эковоин. Задумчивый чудик, который относится к себе слишком серьезно.

Кири завершала концерт неизменной арией «Мой дорогой папочка» из оперы «Джанни Скикки», и публика одобрительно перешептывалась. Когда музыка и голос, приводящие меломанов в экстаз, заполнили часовню, Люси поймала себя на том, что ее взгляд блуждает по фреске под куполом. Несколько веков назад художник изобразил там типичную сцену — Бога Отца и Иисуса со святыми, ангелами и херувимами посреди облаков. В верхней части фрески Иисус парил в одеждах бирюзового цвета, спадавших до пояса и обнажавших мускулистый торс. Люси смотрела на довольно крепкого Иисуса и думала: «Какие красивые мышцы… Боже, что со мной не так? Я попаду в ад за то, что подумала о мышцах Иисуса в монастыре!»

Когда Кири спела последние ноты арии и ее голос без усилий превратился в нежный шепот, Мордехай первым вскочил со своего места.

— Браво! Брависсимо! — взревел он, дико хлопая в ладоши.

Остальные зрители тоже поднялись с мест и устроили легендарной певице восторженные овации. Через несколько минут, когда гости начали расходиться за коктейлями, Люси и Шарлотта направились к Оливии — та стояла в центре часовни и болтала с родителями Дольфи.

Люси наконец заметила в толпе Джорджа. Он беседовал с дирижером у алтаря. Вот Джордж протянул руки и принялся с энтузиазмом жестикулировать, и Люси удивилась, с какой легкостью он завладел вниманием собеседника. А как изысканно одет! Сегодня Джордж был в кремовом льняном костюме, белоснежной рубашке с воротником-стойкой и замшевых оксфордах. «Слава богу, я догадалась надеть платье от Тома Форда», — подумала она.

Люси решилась-таки подойти к Джорджу, но… Что же ему сказать? Тонко намекнуть на стихотворение? Ладно, она сделает ему комплимент по поводу наряда, возможно, скажет что-нибудь вроде: «Ты и перышки почистил, и следы замел». Ой, нет, это ужасно. Может, следует быстренько погуглить стихотворение Неруды и продекламировать другую строчку в качестве приветствия? Это было бы очень загадочно. Да, так и сделаем. Пока Шарлотта и Оливия кудахтали, восхищаясь нарядами друг друга, Люси достала телефон и быстро напечатала: «Стихотворение Пабло Неруды».

Первое, что нашлось: «Я хочу отведать солнечный луч, пылающий в твоем прекрасном теле».

«Черт, нет!» — испугалась Люси. Кликнув на следующее стихотворение, она почувствовала легкое прикосновение к плечу. О боже, это он… Она собралась с силами, обернулась и удивилась, увидев улыбающегося Одена.

— И как тебе картины Дифенбаха?

— Э-э-э… что? — Люси быстро убрала телефон.

— Карл Дифенбах. Картины в трапезной.

— Ой, я их не видела. Мы немного опоздали.

— Пошли, — велел Оден, взяв ее за руку, и потащил в коридор, прежде чем Люси успела возразить. — Тебе действительно стоит их увидеть.

Они вошли в трапезную — просторную и безмятежную. Строгие белые стены были увешаны массивными картинами Дифенбаха, написанными маслом. На темных и мрачных полотнах был изображен остров с разных точек: потрясающие вершины утесов, бурные волны и даже ночной грот, казалось освещенный свечами. Люси внимательно рассматривала холсты, тихонько двигаясь от картины к картине.

— Ну как тебе? — спросил Оден.

— Я в восторге.

— Я так и знал! — сказал Оден с легкой улыбкой.

— Не ожидала такого. Что эти картины вообще делают в монастыре?

— Как я понимаю, Дифенбах провел последние годы жизни на острове.

— Ничего подобного раньше не видела. Так тревожно… почти сюрреалистично, — пробормотала Люси, глядя на особенно эффектное изображение скал Фаральони, мерцающих в лунном свете. Она вспомнила, как стояла на пляже Да Луиджи на том же месте, что и Дифенбах, глядя на мистические скалы. Обращаясь к Одену, она сказала: — Интересно, почему он выбрал такие темные тона, лично для меня Капри — это сама суть света.

— Рискну спросить то же самое о твоих картинах. Дифенбах был символистом. Мне кажется, что живопись для него — способ исследовать внутренний мир, а не запечатлеть пейзаж. Так?

Люси улыбнулась, ничего не ответив.

Внезапно звук знакомой фортепианной композиции эхом разнесся по комнате.

— Гольдберг-вариации! Мое любимое произведение! — воскликнула Люси.

Они вернулись в часовню и обнаружили, что она пуста, если не считать Изабель, Дольфи и еще нескольких человек, собравшихся у входа в алтарную часть, где стоял рояль. Изабель повернулась, жестом пригласила Люси присоединиться к ним, и та увидела Джорджа, сидящего за роялем. Люси подошла ближе и с удивлением воззрилась на пианиста. Его руки летали по клавишам с легкостью и изяществом, будто не касаясь их. Люси впервые обратила внимание, какие у Джорджа длинные тонкие пальцы. Его глаза были закрыты, а сам он медленно раскачивался взад-вперед, полностью растворившись в музыке.

В этот момент Люси совершенно точно поняла, с какими словами обратится к Джорджу. Она скажет: «Интересно, мог ли Неруда сыграть Баха так же хорошо, как ты?» Теперь ей просто нужно провести с ним секунду наедине. Люси воспользуется моментом после того, как Джордж закончит играть, и, возможно, ей под каким-нибудь предлогом удастся показать ему картины Дифенбаха в трапезной. Когда Джордж уже приближался к финалу, Джиллиан, свадебный координатор, влетела в часовню с бешеным видом и принялась что-то настойчиво нашептывать Изабель на ухо.

— О черт! Пардон! — буркнула Изабель в ответ, а потом обратилась к остальным: — Нам надо мчаться на банкет. Как оказалось, бабушка Дольфи начала произносить тост, не зная, что нас еще нет!

Они поторопились к центральному двору, где проходил банкет, и, увидев это место, Люси ахнула от восторга. Огромный двор был заполнен круглыми столами, покрытыми серебряной парчой и прогнувшимися под весом старинных серебряных канделябров, которые, казалось, доставлены прямиком из Ватикана. Над каждым столом висели серебряные шары разного размера, внутри их в воде плавали свечи. Мерцание свечей в просвечивающем серебре разбегалось нежной рябью, окутывая тонким сиянием все пространство и делая и без того прекрасный монастырь еще более таинственным.