Месяц надежды - Александр Бушковский Страница 27

– Ага, а сам смотрел…

– Я в сторонке держался, эти печки давно и хорошо знаю. А ты нацелилась расположиться прямо напротив. Большая разница.

– Это выговор?

– Легонький.

– Есть, товарищ старший сержант! Вот видишь, я твое звание запомнила, хотя ни фига в них не разбираюсь. А пожара не будет?

– Не будет, – сказал Алексей со спокойной уверенностью. – Я доступ воздуха перекрыл полностью, потлеет немного и потухнет. Пошли?

– Пошли. – Она сделала гримаску. – А там они опять пялиться будут. Я теперь понимаю, что не от хорошей жизни, ты мне про них все объяснил, но все равно.

– При хозяине не будут, – с усмешкой заявил он. – А я тут самый главный босс. Они субординацию просекают четко.

Они вышли на свежий воздух. Ольга сразу подметила, что каменщики и в самом деле держались так, словно ее тут вообще не было. Алексей ничуть не преувеличил. Они уже полностью закончили пролет и выкладывали столб.

– Совсем забыла спросить, – сказала она, чуть задержавшись. – А что это за дерево, вон то? Никогда таких не видела.

– Городское дите, – проворчал он беззлобно. – Ну да, они посреди асфальта и бензиновой гари не приживаются как-то. Это клен.

– Листья у него какие-то странные.

– Это не листья, а семена. Дунет хороший ветерок, и разлетятся на крылышках. В городе, на асфальте, им не прорасти.

– Сколько нового за один день!.. Спасибо тебе преогромное. Умеешь ты оригинальные свидания устраивать. – Девушка чуть помолчала и спросила озабоченно: – А в этих «Холостяках» нас точно за бичей не примут?

– Стопудово не примут. Мы же машину на их стоянку приткнем, а она из половины окон видна. Вот чего в Шантарске не бывало, так это бичей на «Лексусах». Есть, правда, один оригинал, ты его наверняка не видела. Мужичку лет шестьдесят, как твоему дедушке. Сначала занимался бензином, а потом, после приискового передела – детали мало кто знает – платиной и золотом на Чегучене. По московским меркам он все же не олигарх, а вот по нашим – очень даже. У него «шестисотый» «мерс», не компактный, каких полно, а здоровенный, из тех, которые амбарами называют. По делам бизнеса и разным официальным мероприятиям ездит разодетый так, как воротиле местного масштаба и положено. А вот когда в частной какой-нибудь поездке, то картина такая. За рулем он всегда сидит сам, в майке – именно в ней, а не футболке, с прорехой на пузе, в натуральнейшей советской фуфайке – то ли сшили ему точную копию, то ли раздобыл настоящую. Мятые, не выглаженные портки опять-таки тех же времен и натуральнейшие кирзовые сапоги. Когда он вылезает из тачки и, скажем, к газетному киоску идет, у многих зрителей происходит разрыв шаблона. Такое впечатление, что явно ностальгирует – ну, не по советским временам, понятно, когда он был главным инженером мелкого заводика, а скорее уж по собственной молодости. Как в том пошловатом анекдоте. – Он открыл перед Ольгой дверцу машины. – Рассказать?

– Ага.

– Пошловатый.

– Я стерплю, – заверила она его. – Похабных не люблю, а пошловатые готова слушать.

– Значит, такие декорации. Тридцать седьмой год. Сидят за бутылочкой два старых большевика, питерские рабочие, и говорит один другому этак задушевно: «А ты знаешь, Петрович, при царе лучше жилось». Петрович на него глаза вылупил: «Михалыч, ты что, умом поехал? Ты ж участник революции девятьсот пятого года, Зимний брал, на всех фронтах Гражданской отметился, у тебя два Красных Знамени. И ты такое несешь?!» Отвечает ему Михалыч: «Да понимаешь, при царе девки каждый день давали, а сейчас одну за полгода уговоришь – уже подвиг».

Ольга захохотала.

Когда они подъехали к ее дому, уже стемнело. Алексей открыл перед ней дверцу и, не дожидаясь каких-то прощальных разговоров, положил ладони ей на руки чуть-чуть пониже плеч так, чтобы могла освободиться вмиг, если бы захотела.

Он посмотрел ей в глаза и спросил:

– Оля, а тебе не кажется, что нам уже пора в подъезде целоваться?

Она не пошевелилась, вывернуться не пыталась, сказала негромко, с той дразнящей интонацией, которую он уже великолепно знал:

– Надо подумать. Очень уж ответственное мероприятие. А ты хорошо умеешь это делать?

Он не нашелся, что бы ответить ей такое остроумное.

На его счастье, на втором этаже скрипнула балконная дверь, и послышался ехидный голосок Демона:

– А что это вы тут торчите? Почему в подъезд целоваться не идете? Там на первом этаже опять лампочка перегорела, темнотища интимнейшая.

– Убила бы, – тихонько сказала Ольга. – Своими руками.

– Не гони лошадей, сейчас разрулим, – произнес он так же тихо, не отпуская ее плеч, поднял голову и спросил уже громко: – Мадемуазель Евгения, а вы знаете, почему у крокодила хвост зеленый?

Как он и рассчитывал, сверху раздалось:

– Хамло новорусское!

Балконная дверь захлопнулась за ней со знакомым дребезжанием стекол.

– А правда, почему у крокодила хвост зеленый? – осведомилась Ольга.

– Понятия не имею, – признался Алексей. – Это я только что придумал. Подумал, что она будет ждать от меня очередной хамской подколки и слиняет. Как видишь, правильно рассчитал.

– Ты машину запер?

– Нет.

– Запри, – сказала Оля спокойно.

Он просунулся в машину, щелкнул тумблерчиком секретки, потом запер на ключ.

Оля уже открыла дверь и придерживала ее.

На первом этаже и в самом деле стояла темнотища. Дверь за их спинами захлопнулась с мягким чмоканьем.

Никак нельзя сказать, что сердце его колотилось как бубен, но все же частило не по-обычному. Глаза Алексея чуточку привыкли к темноте, да и со второго этажа пробивалось немного света. Он видел, что Оля отступила к самой стене, стояла, уронив руки.

Алексей подошел к ней вплотную, расстегнул ее куртку, распахнул, не встретив ни малейшего сопротивления. Он обнял девушку и притянул к себе, стараясь избежать малейшего намека на грубость.

Первый поцелуй получился у них быстрым и каким-то неуклюжим. Зато следующие оказались уже настоящими, долгими, влажными, жаркими. Оля закинула ему руки на шею, прижалась всем телом. Они целовались так, что дыхание перехватывало. В точности как у героя не раз читанного детектива, в нем бушевали откровенные страсти первобытного человека. Не оттого, что у него не один месяц не было настоящей девушки. Потому что это была Оля, чем-то неуловимо отличавшаяся от всех остальных.

Пещерного человека он, конечно, в себе задавил, но объятиями ограничиться не смог. Оля, не противясь, пустила его ладонь под водолазку, и некоторые вольности последовали невозбранно.

Но когда Алексей попытался расстегнуть блузку, она тихонечко, однако решительно сказала ему на ухо: