Дикие орхидеи - Джуд Деверо Страница 27

— Ага. С первой леди. — Я посмотрел на Джеки. Станет ли она на этот раз обвинять меня в том, что я шучу на сексуальную тему? Она рассмеялась, и я обрадовался. Ни одна из моих предыдущих ассистенток не смеялась над моими шутками.

Я уже порядком проголодался и предложил поискать магазин, пока еще не слишком поздно. Джеки бросила исполненный тоски взгляд наверх: ей хотелось обшарить комнаты на верхнем этаже. Какая-то часть меня сказала, что надо велеть ей остаться дома и поехать в магазин одному, но мне не хотелось этого делать.

По правде говоря, я получил удовольствие от долгой совместной поездки. Я порадовался тому, что она не из тех женщин, которые трещат без умолку. И она, кажется, уже что-то знает обо мне: на заправке она инстинктивно купила мои любимые снеки.

Выбравшись из дома на улицу, я испытал только облегчение. Через час-другой совсем стемнеет, надо поторапливаться, подумал я. Но Джеки, не дойдя до машины трех футов, вдруг поплыла в другую сторону — к разбитой купальне для птиц. Я догнал ее, взял ее под оба локтя, сопроводил в машину и задом выехал с подъездной дорожки. Мы въехали в город с востока, так что я направился на запад, придерживаясь пронумерованной автострады.

Как только мы выехали за город, Джеки вроде бы пришла в себя.

— Я знаю, что вы купили меблированный дом, но...

— Что такое?

— По правде говоря, там кое-чего не хватает.

— Помимо частей крыши, перил и окон?

Джеки отмахнулась от моего саркастичного замечания:

— А вам встречались на кухне кастрюли и сковородки? Может, вам приходилось поднимать покрывала на кроватях? Или пробовать на мягкость подушки?

Ответ на все вопросы был один — нет, так что она доложила обстановку. В плане пригодности для жизни дом вполне можно было считать пустым. В гостиной стояли, может, шестьдесят с лишним сувенирных статуй Свободы, но во всем доме не нашлось постельного белья, а подушки я без труда мог вообразить: жесткие, сырые, все в плесени.

Примерно в двадцати милях за городом, на пересечении извилистых горных дорог, стоял торговый центр «Уол-март». Не сказав Джеки ни слова, я свернул на парковку. Должен сказать, эта штучка свое дело знает. Она тут же завладела тележкой, я — другой, и уже через полчаса мы загрузились так, что ее не было видно из-за пакетов и свертков. Мне пришлось взять тележку спереди и подкатить ее к кассе.

— Здорово, что вы богатый, — заявила Джеки, оглядывая гору кухонных принадлежностей (посуда сверкала чистотой), простыней и полотенец.

Поначалу, когда она делала такие замечания, мне хотелось послать ее к черту, но теперь я стал понемногу к ним привыкать. На этот раз я даже улыбнулся:

— Да, это действительно здорово, что я богат. С таким домом... Придется обклеить стены двадцатидолларовыми купюрами, чтобы его продать.

— Продать? — У Джеки сделалось лицо, как у ребенка, которому только что сказали, что его любимого кролика подадут на ужин. — Разве можно продать такой дом?

— Сомневаюсь, что это мне удастся. Возможно, я до самой смерти останусь его собственником.

Она хотела что-то сказать, но подошла наша очередь на кассе, и Джеки принялась разгружать тележку.

После «Уол-марта» мы поехали в продовольственный магазин и там тоже загрузили две тележки. Когда у кассы я набирал себе шоколадные батончики, она спросила:

— Вы планируете есть это до или после ужина?

И сказала это таким тоном, что я положил половину сладостей на место.

Когда мы вернулись домой, Джеки заявила, что приготовит ужин, «но только на этот раз» — и если я принесу продукты из машины. Я поспешно согласился. Кулинария не принадлежит к числу моих сильных сторон. К тому времени как я принес в дом и разобрал продукты (освободил полку в кладовой, загрузил, что нужно, в купленный кулер), она накрыла стол: свечи и тарелки, которые даже мой неопытный глаз определил как дорогущие.

Она заметила мой взгляд, брошенный на посуду.

— Лиможский фарфор, — пояснила она. — В серванте в столовой три сервиза на двенадцать персон.

— А почему же Белчер не забрал их с собой?

— И что бы он с ними делал? — Джеки помешивала что-то на старой газовой плите. На кухне, над рабочей поверхностью, горела одна-единственная лампочка, такая маломощная, что выхватывала из темноты только Джеки и поверхность плиты. — Как вы говорили, ему за девяносто, у него нет наследников и он инвалид. Наверняка ест из детской небьющейся посуды. А даже если бы он и продал сервизы, то что с того? Кому он оставит деньги? Хотя...

Я отправил в рот крекер, который она намазала плавленым сыром и украсила половинкой оливки.

— Серебро он все-таки забрал.

Мы дружно рассмеялись. Многовато будет для старика без наследников. Я съел еще один крекер.

— Создается впечатление, что ты лично с ним знакома.

— Так и есть. — Лопатка застыла в воздухе. — У меня такое чувство, будто я почти что знаю, как он выглядит. И о доме я многое помню. Подозреваю, отец пару раз солгал мне по мелочи. — Она сделала паузу. — И может, иногда по-крупному.

Я задумался над тем, что она сказала. Отец говорил ей, что они некоторое время жили в Коул-Крик, когда она была «совсем крохой», но она слишком многое помнит, чтобы это было правдой. И что она имеет в виду под большой ложью? Ого! Ее мать?

— Думаешь, твоя мать до сих пор жива? — как бы между делом спросил я.

Она ответила не сразу. Держу пари, ей стоило больших усилий удержать эмоции под контролем.

— Я не знаю. Я помню, что они часто ссорились. Думаю, отец похитил меня, и из-за этого мы всю жизнь кочевали с места на место — чтобы мать и правосудие не нашли нас. У него не было моего свидетельства о рождении, и на все конкретные вопросы он отвечал очень туманно.

— Любопытно, — заметил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как ни в чем не бывало. Меня посетила догадка, что она только что рассказала мне столько, сколько никогда в жизни никому не рассказывала. — Может статься, моя следующая книга будет о молодой женщине, которая расследует свое происхождение.

— Эта книга — моя, — поспешно ответила она. — А вы сюда приехали искать дьявола, вот и поговорите с ним про свою жену.

Проклятие! А как она меня отбрила! Я застыл с крекером в руке. Мое сердце, кажется, перестало биться. Я никогда даже не позволял себе думать о том, что она сейчас сказала вслух.

Она стояла у плиты спиной ко мне, абсолютно неподвижно, с лопаткой в руке. Лица ее я не видел, но вот шея стала на три оттенка темнее обычного.

Я понимал, что мой ответ задаст тон нашим будущим отношениям. Примерно на две трети мне хотелось сообщить ей, что она уволена, и велеть убираться вон из моей жизни. Но я взглянул на стол со свечами. Последнее, чего мне сейчас хочется, — это еще один вечер в одиночестве.