Полет над разлукой - Анна Берсенева Страница 27

Аля закрыла глаза, прислушиваясь к нежным, будоражащим прикосновениям. Мужчина, которому хотелось бы всего ее тела одновременно… Невидимые струйки напоминали о нем, будили в ее теле такое сильное желание, которое она почти успела забыть за эти годы.

И вдруг она вспомнила, что же так смущало ее память, когда она шла в ванную, сбрасывала на пол одежду, смотрела на свое обнаженное тело в свете ярких ламп!

Она вспомнила свою первую ночь с Ильей – когда он понес ее в ванную и мыл, любуясь ее смущением, смывал кровяные потеки с ее ног, губами собирал с плеч сияющие капли воды…

Даже сейчас, сквозь головокружение и туман в голове, она почувствовала, как начинает трепетать все ее тело. Аля не вспоминала его наяву, не он был героем ее снов, но желание, страсть, трепет – это было связано только с ним и теперь пришло, едва она вспомнила о нем.

Аля почувствовала, как все ее тело словно сливается с нею снова, перестает существовать отдельно, бестолково. И та сила, которая привела в гармонию ее тело, была сила желания.

Она все еще нетвердо держалась на ногах и едва не упала, оскользнувшись на лазурных плитках пола. Но движения ее больше не были ни бессмысленными, ни пустыми. Страсть, пронзившая ее несколько минут назад, оставалась в ее теле.

Аля завернулась в длинное полотенце, завязала его над грудью, оставив открытыми плечи. Полотенце было такого же лазурного цвета, как пол в ванной. К тому же оно оказалось таким теплым и таким мягким, что Аля почти не ощутила его на себе. Оказывается, она забыла снять ожерелье и только теперь нащупала его на шее.

В эту минуту она совершенно забыла, что находится в чужом доме, у почти незнакомого мужчины, что выходит к нему из ванной, едва прикрытая, и что сейчас совсем не время прислушиваться к своему телу так, как будто находишься в одиночестве.

Но как только она открыла дверь и оказалась в коридоре, а потом, ориентируясь на свет, прошла в комнату, все еще хватаясь руками за стены, хотя чувствовала себя гораздо увереннее, как ей тут же пришлось вспомнить о нем.

Рома сидел в кожаном кресле у торшера и вскочил, едва Аля вошла.

– С легким паром, Алечка! – радостно воскликнул он. – Как тебе цвет этот идет, надо же! Ну, тебе все идет…

– Рома, спасибо, – выговорила она, останавливаясь на краю ковра. – Я в себя хоть чуть-чуть пришла… Погоди, я посижу у тебя немного, а потом оденусь, погоди немного…

– А куда тебе торопиться? – негромко, как-то глуховато произнес он. – Ложись, Аля, я диван раздвинул… Хочешь – спи, ты за ночь устала.

Тут она заметила, что огромный кожаный диван действительно раздвинут и на нем белеет постель, которая показалась ей кружевной. Или это свет так ажурно падал от висящего над диваном бра?

Конечно, ей хотелось прилечь. Дело было даже не в усталости, а просто в том, что надо было окончательно прийти в себя, чтобы одеться, выйти на улицу. А пока ей казалось, что она все еще лежит в колышущейся воде и невидимые струйки будоражат ее тело.

– Я правда полежу, – сказала она, садясь на диван.

– Расслабься, Алечка, – кивнул Рома.

Но ее состояние меньше всего можно было назвать расслабленностью. Скорее растерянностью. Только теперь Аля со стороны все это увидела. Она лежит в постели, все тело ее трепещет, и здесь же, в комнате, стоит мужчина, которого она в общем-то даже не замечает…

Но он-то не может ее не замечать – наоборот!

«Да что это я – старуха, что ли? Что за размышления? – мелькнуло у нее в голове. – Пусть делает со мной что хочет – я сама не знаю, чего хочу, кого хочу…»

Рома не казался ей особенно чутким, и едва ли он уловил ее мысль, да еще мелькнувшую так мгновенно. Но его действия были словно прямым ответом на эту мысль.

Он подошел к дивану, наклонился над лежащей Алей, неуверенно протянул руку к узлу на полотенце.

– Ты ж сама не против, Алечка… – Голос у него стал хриплым, срывающимся. – А я умираю просто!..

Кажется, она тоже умирала. Секунды, пока он развязывал узел, показались ей вечностью. Она почти не видела его лица, хотя хмельной туман улетучился совершенно. Но, может быть, хмель все-таки не ушел из ее тела и дрожал теперь, переливался, ударял в голову горячими волнами.

За то время, что Аля была в ванной, Рома успел переодеться и теперь торопливо перебирал пальцами шелковый шнур на штанах, дергал «молнию» на куртке спортивного костюма.

– Сейчас я, Алечка, сейчас, – приговаривал он, и по его голосу казалось, что он сейчас задохнется.

Никогда с нею такого не было. С Ильей все было просто, как и должно быть между мужчиной и женщиной, которых влечет друг к другу. Она ведь и рассталась с ним не потому, что нарушилось что-нибудь в их интимной жизни, совсем не потому…

А все, что было потом… Да ничего и не было потом! Пошла как-то с Родькой Саломатиным на какую-то квартиру, которая с порога показалась ей грязной, запущенной. Он, конечно, сразу начал к ней приставать – для того и привел, а она решила, что сопротивляться не нужно, потому что ведь знала, для чего он ее сюда зовет, и сколько же можно строить из себя недотрогу, ради чего, ради кого?

Надоели одинокие сны, захотелось, чтобы все было наяву, чтобы если уж нет любви, то хотя бы тело не увядало… И – не получилось. То есть у Родьки-то все прекрасно получилось, но она не почувствовала ничего, кроме отвращения к себе и к нему, к его хлюпающим губам и словечкам – точно таким же, какие он мог бы произносить где-нибудь на лестнице, болтая с однокурсницей:

– Кайф, Алька, ну, супер! Ну, ты даешь!..

Эта глупая история с Родькой отрезвила ее тогда. Все, что за годы «взрослой» жизни должно было показаться пустой болтовней – любовь, душа, – снова сделалось главным. Без этого просто было невозможно все остальное: не действовал механизм получения удовольствия… Да скорее всего, его просто и не существовало, этого мифического механизма. Во всяком случае, для нее.

И вот теперь над нею снова склонялся мужчина, которого она не то что не любила – просто не замечала, – а Аля не чувствовала того отвращения, которое почувствовала тогда с Родькой.

Рома не был ей противен, его прикосновения не вызывали дрожи, и это вдруг показалось ей таким важным, таким главным, что она подняла руки, обняла его за шею, отвечая на его порыв, на его стремление к ней.

Чуток он был или нет, но ее встречное движение почувствовал сразу.

– Алечка… – снова хрипло прошептал он. – Ну, спасибо тебе…

Он не был груб, это почувствовалось даже в этих его словах и только подогрело Алино стремление к нему. Наконец справившись со шнуром и «молнией», Рома сбросил свой спортивный костюм, потом развязал узел, разбросал в стороны лазурное полотенце и тут же, глухо ахнув, припал к ее телу – губами, всем лицом, грудью…

Несвязные обрывки слов срывались с его губ, невозможно было разобрать, что он говорит, но это было лучше, чем если бы звучали фразы, отчетливые в своей пошлости.