Самый счастливый развод - Пиппа Роско Страница 26

Элоиза вынула из упаковки нижнее белье и надела его, затем расстегнула чехол для платья, вынула наряд и замерла, задумавшись, отрешенно глядя в сторону.

Сейчас ее жизнь необратимо изменится. Она бесповоротно будет принадлежать Одиру после того, как наденет это платье.

Когда Элоиза вышла из ванной в спальню, ей показалось, что она попала в параллельный мир. Всего несколько минут назад, когда Элоиза отправилась принимать душ, в комнате остался только Одир, теперь здесь было четыре незнакомых человека.

— Где Виктория? — нахмурилась она, удивляясь, почему среди них нет женщины, которая прежде была ее стилистом во дворце.

Одна из присутствующих объяснила, что Виктория родила две недели назад.

Элоиза поняла, что жизнь продолжается. За все время пребывания в Цюрихе она никогда не задумывалась над тем, что в Фаррехеде время тоже не остановилось. Он не превратился в волшебное сонное царство после ее побега.

Миниатюрная блондинка пригласила Элоизу сесть перед роскошным туалетным столиком и произнесла ровным голосом:

— Нам пришлось определять ваш размер приблизительно, ваше величество. Мы выбрали черный цвет, как того требует ситуация, но крой подчеркнет вашу женственность.

— Это платье идеально подходит, — ответила Элоиза, и, кажется, стилист очень обрадовалась такому ответу.

— В самолете, на котором вы полетите в Фаррехед, вас будет ожидать другая одежда. Она сшита в традиционном стиле и соответствует первому появлению короля и королевы перед своими подданными.

Стилист продолжала что-то говорить, но Элоиза ее не слушала, глядя на свое отражение в зеркале и поправляя на себе платье, чтобы убедиться, что оно сидит идеально.

Другой стилист, мужчина, засуетился вокруг Элоизы, расчесывая ее волосы, в то время как девушка-визажист начала накладывать макияж с таким видом, словно была художником, орудующим кистями и красками, а не пудрой и тушью.

Когда кто-то из стилистов застегнул на шее Элоизы жемчужное ожерелье, она чуть не вздрогнула. Оно напоминало тот жемчуг, который когда-то носила ее мать. Рука Элоизы застыла над ожерельем, словно боясь прикоснуться к нему. В памяти всплыли воспоминания двадцатилетней давности. Вот она, еще маленькая девочка, прячется в своем любимом месте — шкафу своей матери. Там темно и тепло, вокруг бархат, шелка и тончайший хлопок. Сквозь щель между дверцами Элоиза наблюдает, как мать сидит за своим туалетным столиком, заставленным косметикой, духами, красивыми украшениями, и мажет лицо кремом, собираясь на очередной светский раут. Вот она начинает наносить пудру, тени, румяна, а маленькая Элоиза копирует каждое ее движение, водит по своим щекам воображаемой кистью для румян.

Разум ребенка объяснял блеск в глазах своей матери волнением, а не тем, чем он был вызван на самом деле, — печалью и антидепрессантами.

Свернувшись в углу шкафа в комочек, поджав колени к груди, Элоиза каждый раз думала, что вот сегодня мама обнаружит наконец ее укрытие и тогда поцелует, пожелает спокойной ночи и скажет, как сильно ее любит.

Но в тот вечер их взгляды случайно встретились в зеркале, и Анджелина всего лишь слабо улыбнулась дочери, а потом вышла из комнаты… Больше Элоиза не пряталась в шкафу матери.

Ее мать не любила ее той любовью, которая необходима ребенку. Анджелина просто была не способна на это. Но Элоиза все же не похожа на нее. Она теперь знала, что может любить и заслуживает любви. Заслуживает мужчину, для которого станет более важной, чем все его обязательства перед кем угодно и чем угодно.

Элоиза почувствовала, что с ее пальца пытаются снять обручальное кольцо, и это вернуло ее в реальность. Она инстинктивно сжала руку в кулак.

— Что вы делаете?

— Как я уже сказал, ваше величество, нам нужно уменьшить размер вашего кольца, чтобы во время пресс-конференции оно не соскользнуло, так как слишком свободно сидит на пальце. Мы вложим по внутреннему ободу вот этот кусок пластика, чтобы изменить размер, — произнес извиняющимся тоном стилист.

Он держал в руках маленькую сероватую полоску пластика так, словно это самая важная вещь в мире.

Одир вошел в спальню и встал позади Элоизы, их глаза встретились в зеркале. Всю ночь ей было непросто выносить взгляд мужа, что бы в нем ни читалось: властность, желание, высокомерие или гнев. Но в этот момент она жадно, с отчаянием смотрела ему в глаза, словно они были двумя людьми, попавшими в самый центр урагана.

Наконец Элоиза заставила себя отвести взгляд. Ее охватило то ли оцепенение, то ли вселенская усталость. Казалось, она не ощущает ничего, даже вес обручального кольца, теперь плотно обхватывающего ее палец. И внезапно она опять почувствовала себя той испуганной маленькой девочкой, что пряталась в углу шкафа, ожидая, что кто-то ее найдет и полюбит.

* * *

— Выйдите все!

Приказ Одира заставил всех испуганно замереть и посмотреть на него. Лишь его жена не обернулась. Стилисты и визажисты торопливо исчезли за дверью.

Элоиза по-прежнему смотрела перед собой.

Одир подошел к стулу, на котором она сидела. Элоиза выглядела потрясающе, но одновременно казалась недосягаемой, и шейху это не нравилось.

Она подняла руку и с силой потянула за жемчужную нить, которая ей совсем не шла. У Одира по спине пробежал холодок страха при виде того, как Элоиза сражается с ожерельем.

Он отвел в сторону ее руку и расстегнул застежку. Едва ожерелье было снято, Одир почувствовал успокоение.

— Ты выглядишь великолепно, — сказал он, положив руки на изящные плечи жены.

Она была здесь. Он чувствовал ее под своими ладонями. И она будет стоять рядом с ним через час, когда он сделает свое заявление прессе. Позже, в самолете, они обязательно поговорят, и он все выяснит, а потом отнесет жену в постель и изгонит страх, который читается сейчас в ее глазах.

— Одир…

Он знал, чего она хочет, но в этот момент он готов был на все, лишь бы остановить ее.

— Одир, я…

— Не говори этого. Ради бога, не говори, Элоиза!

— Я должна.

— Нет!

— Да. Я не буду такой, как моя мать. Я не смогу жить дальше, если буду бояться сказать то, что переполняет мое сердце. Я люблю тебя.

Где-то глубоко внутри страх и ярость словно вырвались наружу, завладели телом и разумом Одира. Он почувствовал, как его губы задрожали, и прорычал:

— Нет! Нет!

Это было скорее предупреждение, чем отрицание.

— Ты не можешь контролировать мои чувства или приказывать им. Ты не в силах велеть мне разлюбить тебя. Это моя любовь, и я отдаю ее тебе.

— А я отказываюсь принять!

— Принять что? Мою любовь или тот факт, что не в твоей власти ее контролировать?