Время повзрослеть - Джеми Аттенберг Страница 26

Все они произносили мое имя, удивленные переменой в обстановке. Перед ними возникло олицетворение юности.

— Как прошел вечер? — спросила мама, выпрямившись. На ней была рубашка навыпуск. Голой ее не назовешь, но и одетой тоже.

«Это в твоем представлении веселье? — всякий раз хотелось спросить мне. — Что-то подобное ждет меня в будущем?»

— Как обычно, — ответила я. Я жутко злилась на нее. Всю ночь я пыталась умерить свой гнев, но теперь он достиг совершенства и пульсировал алым, раскрылся во всей полноте. — Я иду спать.

— Нет, останься, поговори с нами, — потребовал какой-то жалкий тип. — Расскажи, что сейчас в голове у молодежи.

Теперь, будучи взрослой, я знаю одну вещь: нет ничего круче, чем быть подростком. Даже в самом худшем состоянии мы имели свежий взгляд на вещи и ровно столько знаний, сколько нужно, чтобы познавать мир с определенным уровнем сложности. Люди, которые утверждают, что не чувствовали себя крутыми до поступления в колледж, или до двадцати лет, или еще как-то, неправы. После отрочества игра окончена, и нам остается лишь держаться на плаву до самой смерти. И вот, зная, что нахожусь на пике крутости, я считала, что я лучше этих мужчин.

Как бы выпроводить всю эту компанию из дома? Я занялась уборкой. Всячески шумела при этом. Убрала все со стола: тарелки с вялыми листьями капусты поверх риса с шафраном, окурки сигарет и косяков в блюдце, служившем пепельницей, ополовиненную миску с огромным количеством салата из капусты и редиса, — должно быть, это станет завтрашним ланчем, — какую-то гадость, напоминающую тофу в соусе из соевых бобов, целый скелет, оставшийся от рыбы, разделанной и растасканной на кусочки, вялую банановую кожуру, валявшуюся рядом. У меня в руках все звенело и стучало, я проворно суетилась. На разделочной доске лежало несколько кусков сыра, дорогого на вид, уже начавшего плавиться, но еще держащего форму. Я завернула их в пленку и засунула в контейнер для овощей. «Сыр достанется мне», — подумала я. Осталось не так уж много съестного, имевшего привлекательный вид, но еда есть еда, а у нас дома кухонные шкафы частенько пустовали, поэтому я набила контейнеры «Таппервэр» всем подряд.

Когда я закончила, холодильник был полон еды, и это выглядело обнадеживающе. При жизни отца мы не шиковали: государственные школы, магазины секонд-хенд, никакого отдыха на каникулах, — но о питании волноваться не приходилось. В самые тяжелые времена он приносил домой еду со смены. В лучшие времена он внезапно получал чек за какую-нибудь песню. Тогда на столе появлялся простой перечный стейк кроваво-красного цвета, которым мы могли полакомиться.

Но этот год выдался голодным — вплоть до тех пор, пока мама не начала устраивать вечеринки. Она делала все, что в ее силах. От чувства вины у меня засосало под ложечкой. Может, я могла бы помочь хоть немного. Я занялась мытьем посуды.

Пока я терла кастрюли, мужчины появлялись и исчезали из комнаты, бродили по ней, бросая на меня взгляды.

«Разве тебе не пора в постельку?»

«Не обнимешь старого друга?»

«Может, помочь?»

«Ты все не так делаешь».

— Я просто мою посуду, — сказала я.

— Ты выглядишь уставшей, — произнес один из них, тот самый ублюдок. Я даже не обернулась. Зачем? Он не заслуживал того, чтобы тратить на него время.

— Хочешь, сделаю тебе массаж?

И, не дожидаясь ответа, он подошел ближе и коснулся меня. Вот чем стал этот дом, вот во что он превратился. В место, где безликие мужчины могут подкрасться к тебе, чтобы облапать. Лучшее, что досталось матери в браке, стало худшим, что случилось со мной в жизни.

А еще есть та штука у него между ног, которую я всегда ощущаю у мужчин, — и он прижимается ею ко мне.

— Отвали от меня, — сказала я.

— У тебя отвратительные манеры, — произнес он.

От него несло виски: это было дыхание чудовища. Я чувствовала, как его паршивая козлиная бородка трется о мою шею. Всю свою дальнейшую жизнь я буду встречаться только с гладко выбритыми мужчинами. Я толкнула его локтем, но он успел схватить меня за руку, а второй рукой сжал мое запястье, притиснув меня к кухонному столу.

— Это мой дом, — сказала я и расплакалась.

Его это не волновало, ведь именно так поступают подобные мужчины. Именно в такой момент они атакуют: когда ты утомлена, только отошла от стресса, после того как всю ночь разбиралась со всяким дерьмом; когда ты молода, слаба и хрупка, когда твоя мать в депрессии, отец умер, а брат живет в центре города, и все, чего ты хочешь, — это убрать в доме и лечь спать.

Внезапно появился еще один мужчина и велел первому прекратить. Я оказалась сидящей в луже на полу и услышала, как мать подняла тревогу в другой комнате: «Все вон отсюда! Убирайтесь!» Как бы там ни было, эта вечеринка стала последней в своем роде. Хотя позже в нашем доме случались и другие: в честь выпускных и дней рождения, появления на свет младенца, — но таких, тонувших в пьяном мареве, больше не было. Вскоре после этого мама получила деньги взаймы от родителей, которых она ненавидела, — нет, не так: ненавидела, — но ей пришлось сделать этот выбор. Спустя несколько месяцев пришел чек за песню, написанную отцом в шестидесятых годах для какого-то ТВ-шоу, показ которого недавно возобновили по кабельному телеканалу. Потом мамина подруга Бетси ушла от второго мужа и денег у нее стало столько, что она не знала, что с ними делать. Наконец мама нашла новую работу и мы все с облегчением воздели руки к небу. Аллилуйя! Ведь для нее важнее всего было то, что она добилась этого сама.

Хотя на тот момент я ни о чем подобном не догадывалась. Пока мама выталкивала последнего гостя из квартиры, я проскользнула в свою комнату, где, рыдая, думала о ломтиках сыра, спрятанных в холодильнике: наверное, это будет последняя пристойная еда, которую мне доведется попробовать. Потом пришла мама, легла рядом и попросила прощения. Она уже делала так раньше, пытаясь улечься со мной рядом, касаясь меня, — и в знак извинения, и для собственного утешения. Я подумала, что на свете нет живой души, которая чего-то не хотела бы от меня. Каждое действие просчитано заранее. Ни свободы, ни чистоты.

— Вот о чем я тебе говорила, — сказала я ей. — Эти люди, эти мужчины — они отвратительны.

— Я не знала, — ответила она, и мне пришлось заглянуть ей в лицо, чтобы понять: она дура или просто врет? Мне так и не удалось это выяснить, и в любом случае что было бы хуже?

— Уходи, — сказала я. — Просто уходи. Ради бога, дай мне наконец поспать.

«Невинного сна больше нет», — подумала я, когда дверь в комнату закрылась. Я свернулась клубком и крепко обхватила себя руками. Моя собственная плоть, моя собственная поддержка. Моя.